Анатолий Дроздов - Золотые апостолы Страница 14

Он сходил в сени и вернулся с яйцом и кружкой воды в руках. Кружку поставил на стол, а яйцом стал медленно водить вокруг моей головы, тихо пришептывая. Как ни старался я прислушиваться, но уловил только: «Уходи, злая болесть, от раба божия Александра, не ломай его буйной головы, ярого тела, белой кости…» Пошептав, он разбил яйцо о край кружки, и вылил его в воду. Приглядевшись, сказал:

— Ну вот, теперь будешь здоров. Была на тебе черная немочь — лихой человек наслал, теперь ему самому худо будет. Не знал он, что к самому Пискижу придешь…

Я поблагодарил и взялся штоф. Он сходил за стаканами. Скоро старик захмелел и долго хвастался своей силой. Рассказы о его подвигах были перелицовкой описаний евангельских чудес и уже слышанных мной побасенок. Я зря терял время. Но, когда я встал с лавки, он схватил меня за руку:

— Помру я скоро, — жалобно сказал, пьяно всхлипнув, — а силу передать некому. Дети не хотят, другие сродственники — тоже. В Прилеповке тоже крутят — тут я чужой. Прими ты, добрый человек! А?

Смотреть на него было противно, и, чтобы отвязаться, я пообещал подумать. На прощание он дал мне мешочек с льняным семенем.

— Пойдешь от меня, бросай через плечо! — велел строго. — А то ребятки мои рассердились, что я тебя невредимым выпускаю, работы им не дал, набросятся по дороге и разорвут на части. Я им велю семя собирать, вот им и не до тебя станет. Как силу мою возьмешь, тебе служить будут. Вон они, по столу скачут! Кыш! Кыш! — заворчал он, смахивая нечто невидимое со стола и полы своего полукафтана. — Привязались. Будет, ужо, вам! Кыш!..

Мне стало не по себе. Старик явно страдал белой горячкой: было ясно, что своих «ребяток» он видит наяву. Дома я первым делом перелистал записи. Способов передачи и получения колдовской силы было несколько. От предварительного ношения в сапоге под правой пяткой нательного креста, пролезания через чрево огромной жабы с последующим поеданием ее рвоты (меня передернуло), до таинственного обряда наедине с умирающим колдуном, о подробностях которого сведений ни у кого не было. И это меня заинтересовало.

— Не ходив бы ты больш к Пискижеву, — сказала мне вечером вдова, которой, конечно, доложили о моем визите деревенские кумушки. — Паганы ён человек, еретник.

— Он же людей лечит, — попытался возразить я.

— Каго леча, а каго — и в сыру зямлю! — возразила вдова. — Мужики б яго давно жывым закапали, но страшно, что всю дяревню пракляне, чаравник паганы.

Неохотно уступив моим просьбам, вдова рассказала мне о Пискижеве. Он появился в Прилеповке несколько несколько лет назад и первое время жил один в пустой хибаре. Первым прознали об его колдовстве бабы и девки, которые потихоньку стали бегать к нему: кто полечиться, кто приворожить хлопца. Скоро Пискижев перебрался жить к молодухе. Та была замужем, но Пискижев сделал так, что ее муж потерял способность к половому общению, но остался жить в избе с женой и ее сожителем, покорно работая на образовавшуюся пару. После этого все в Прилеповке стали бояться колдуна. Его приглашали почетным гостем на свадьбы — дабы не «испортил» молодых и гостей, перед ним заискивали на праздниках и без возражений угощали его водкой — пил Пискижев много и охотно. Как рассказала вдова, в последнюю неделю молодуха со своим законным мужем сбежали от Пискижева: тот совсем распоясался, пил каждый день и требовал от молодухи, когда станет умирать, принять от него колдовскую силу.

— Табе не гаварыв пра свою силу? — строго спросила вдова, закончив свой рассказ. — Каб ты взяв?

Я отрицательно покачал головой.

— Гляди! — погрозила мне пальцем вдова.

После того, как мы вместе сходили к обедне, вдова стала относиться ко мне, как к своему, и это мешало. Что я мог ей возразить? Что она могла знать о жизни своекоштного студента университета, которого отец-генерал лишил всяческого вспомоществования за отказ идти в военную службу по примеру старшего брата? Для Прилеповки три рубля — огромные деньги, а мне столько платят за час уроков. Но для Петербурга три рубля — крохи. В столице много богатых купцов, которым лестно, что их отпрысков учит студент дворянских кровей, из знаменитого рода. Урочных денег мне хватает на жизнь, но заплатить за курс…

В журнале за статью мне пообещали двести рублей.

— Можем заплатить и четыреста, — сказал мне редактор, выдавая аванс в дорогу. — Если привезете нечто такое, о чем никто никогда не писал. Обычные побасенки про леших и домовых нам не нужны. Вот их сколько! — махнул он рукой в сторону этажерки, заваленной кипами бумаг. — Вы мне колдуна подавайте, настоящего, что волосы у читателя дыбом стояли!

Четыреста рублей мне хватит, чтобы заплатить за год учебы, и справить новую шинель с теплой фуражкой — зимы в Петербурге холодные. Никто из пишущих в журналы никогда не видел собственными глазами, как колдун передает свою силу, никто не получал ее лично. За такое и пятьсот рублей попросить можно!

… Я опоздал. Назавтра Пискижев слег, вокруг его избы стояли мужики, которые не пустили меня к колдуну. Со слов вдовы я знал, что умирал он долго и тяжко.

— Стреху разабрали, — рассказывала она, не обращая внимания на мою досаду, — матицу подымали, веник пад падушку лажыли. А ён все крычав. Черти яго душили, за то, што никаму их не передав, аж пачарнев. Тольки на третий день супакоився…

Меня не пустили и на похороны Пискижева. К обеду в дом вдовы пришли двое мужиков и тихо сели на лавку у двери.

— Не треба вам гэта бачить, паночку, — сказал один из них, преградив мне путь. — Не панская гэта справа…

Я чуть не заплакал тогда от обиды. Но смирился — выхода не было.

Через несколько дней после похорон по деревне поползли дурные слухи. На улице шептались, что нечистого покойника не принимает земля: многие видели его ночами. С наступлением темноты в Прилеповке наглухо запирали дома и сараи, некоторые жгли свечи всю ночь. Как-то мне удалось подслушать разговор обозленных мужиков.

— Неправильна пахаранили! — возмущался один. — Не паслухали дзядов.

— Усе зрабили, як нада! — не согласился другой. — Из хаты вынасили галавой вперед, а не нагами, за дяревней гроб пакрутили некальки раз, каб дарагу назад не знайшов. И перед кладищем крутили…

— Треба было галаву отрубить, и — меж ног! Як з усими чаравниками робять, — настаивал первый. — А у магиле калом асинавым скрозь серца, каб не устав. А тяперь што? Магилу нехта раскапав, и — никаго там нету!

— Стараста казав, скора бабы будуть дяревню апахивать. Удава Сяменовна — за главную, девок ёй падабрали. З ими многа народу пойдзе…