Морис Делез - Конан и Гнев Сета Страница 14

Когда, наконец, тронулись дальше, было уже далеко за полночь, и впервые за все путешествие киммериец порадовался, что отправился в путь в карете.

— Скажи-ка мне, Троцеро, дружище, много ли еще нам предстоит сделать остановок на пути?— задал он вполне невинный вопрос, вызвавший звонкий смех жены и сдержанную улыбку графа.

— Не меньше трех, мой король!

И, услышав подобный ответ, Конан высказал мысль, на первый взгляд немудрящую, но полную глубокого житейского смысла:

— Счастлив тот король, которого любят подданные, но после сегодняшнего пира мне хочется, чтобы любовь эта проявлялась не столь бурно.

Троцеро был вполне доволен собой: бал удался на славу, и по этому случаю настроение графа было великолепным. Граф посмотрел в распахнутое настежь окно, на сверкающие в небе звезды. Густая бархатная чернь переходила на горизонте в тонкую фиолетовую полоску — ночь близилась к концу. Скоро на востоке заалеет заря, а веселье между тем все набирало силу. Принц Конн, конечно же, непривычный к таким развлечениям, прикорнул в кресле, но позволил себе такую вольность лишь после того, как его свиту, состоявшую из десятка девочек-погодков, чьи родители принадлежали к цвету пуантенского двора, несмотря на бурные протесты, увели няньки в отведенные для них спальни. Лишь тогда юный королевич, чье внимание более ничто не удерживало, не успев даже осознать, насколько устал, опустился в кресло и заснул.

Граф мягко усмехнулся, с любовью глядя на мальчика, словно тот был его родным сыном. Весь вечер принц был окружен неослабевающим вниманием, и неугомонные озорницы буквально загоняли его. Троцеро перевел взгляд на танцующих и мгновенно увидел королевскую чету. Они действительно были королем и королевой, не по званию, но по сути своей, и теперь повелитель Пуантена невольно залюбовался ими. Время оказалось не властно над королем. Его мощное тело упорно не желало подчиняться общему для всех течению жизни. Внешне он оставался все так же могуч и строен, как и двадцать лет назад, когда они познакомились. Годы почти не тронули серебром его смоляную шевелюру, а появившиеся на лице морщины говорили скорее о мудрости, чем о прожитых годах, а это далеко не всегда одно и то же.

Бережно, словно драгоценную, кхитайской работы фарфоровую вазу, обнимал он свою королеву, прекрасную, как раскрывшийся на заре, увлажненный утренней росой бутон розы. Троцеро видел, с какой завистью многие взирают на них, и от этого на душе у него потеплело, ведь он пригласил лишь своих друзей, и среди них не было черных завистников. К тому же чувства окружающих были вполне понятны ему, ощущавшему то же самое… Да и как, в самом деле, можно не завидовать чистой, светлой завистью, видя настоящую большую любовь, пронесенную сквозь годы и тяжелые испытания?!

Поймав себя на этой мысли, граф усмехнулся: ему ли жаловаться на судьбу! Верно поставив в свое время — не по расчету, но по велению сердца — на киммерийца, в дальнейшем он ни разу не пожалел о сделанном выборе и даже не потому, что, став королем, Конан остался его другом. Аквилония, до того заплывшая жиром и раздираемая внутренними пороками, наконец-то задышала полной грудью, и в этом как раз была заслуга именно его, короля, мечом прорубившего себе дорогу к трону!

Троцеро посмотрел на пирующих и вспомнил другой бал почти десятилетней давности, когда юную королеву похитила гнусная тварь, а король, не раздукя мывая, снял со стены свой верный меч и отправился в путь, чтобы пройти полмира и вырвать ее из грязных лап кхитайского мага Ях Чиенга! «Тьфу ты!— одернул он себя.— Не к месту и не ко времени такие мысли!» Он выругался, не думая о том, что, вполне возможно, возникли они совсем не случайно. Если бы граф оглянулся… Но он совсем замечтался, а потому не видел, да и не мог увидеть застывшего в окне у него за спиной лица.

Лик прекрасной женщины, неподвижный, словно маска, до поры отрешенно взирал на пирующих, словно не видя их. На первый взгляд он производил впечатление необыкновенно искусно выполненного витража. Однако длилось это недолго. Вот взгляд женщины дрогнул, принялся шарить по толпе, пока не отыскал короля с королевой, и какое-то время неотрывно следовал за ними по залу. Что за мысли в это время рождались в голове незнакомки, этого не мог знать никто, но в следующий миг прекрасное лицо исказилось гневом и жгучая ненависть до неузнаваемости исказила прекрасные черты. Но и эта перемена закончилась быстро: ненависть сменилась диким беззвучным торжествующим хохотом, и видение пропало.

Ничто не изменилось. В зале царила все та же атмосфера бесшабашного веселья, и никто, ни один человек, не увидел зловещего предзнаменования.

— Хорошо-то как!

Киммериец посмотрел на жену, и та согласно кивнула. Она обожала эти редкие часы блаженного покоя, когда они оставались втроем, а еще лучше — вдвоем, и безжалостная длань государственных дел не могла дотянуться до ее ненаглядного Конана и отобрать его. К сожалению, случалось такое слишком уж редко, но сегодня выдался один из таких замечательных дней. Впрочем, могло ли быть иначе? Ведь они и приехали сюда именно за этим!

Они сидели на берегу тихого пруда, поросшего золотистыми кувшинками и белоснежными лилиями, в неподвижной глади которого, как в зеркале, отражалось ярко-синее небо с плывущими по нему белоснежными барашками облаков. Правда, это безмятежное спокойствие наблюдалось несколько дальше на глубине. У самого же берега, на мелководье, принц Конн развил бурную деятельность. Вооружившись острогой, он безуспешно пытался добыть рыбу к обеду, и особое его раздражение вызывало то, что добычи-то было сколько угодно. Соблазнительно огромные рыбины, словно дразня, плавали вокруг, время от времени замирая на месте, но лишь до тех пор, пока он не приближался к ним и не заносил свое оружие для решающего удара. Стоило Конну прицелиться, очередная жертва, лениво вильнув хвостом, легко отплывала в сторону на недосягаемое расстояние, и там замирала, словно говоря: «Экий ты неловкий, дурашка! Ну-ка, попытайся еще разок!» Король с королевой с интересом наблюдали, чем кончится эта охота, когда незадачливый рыбак замер вдруг с таким видом, что оба поняли: принц решил перейти к более решительным мерам и ищет способ, как побыстрее выпустить воду из пруда.

— Отец!— наконец отчаялся он, не выдержав подобного издевательства, и, грозно нахмурившись, сердито уставился на Конана, словно тот всякий раз подсказывал хитрой рыбе, когда настает решающий момент для бегства.— Я ведь двигаюсь совершенно бесшумно!