Денис Юрин - Время мушкетов Страница 14

Результаты первого наблюдения неимоверно расстроили святого отца. Он понятия не имел, чем несколько лет подряд занимался в Марсоле аббат Курвэ вместе с другими священнослужителями, но точно знал, почему того отозвали обратно в Филанию. Колониальная паства была не просто запущена, а испорчена бездействием духовенства. Казалось, в радиусе целой мили не было видно ни одного одухотворенного лица, ни одного человека, способного хоть что-то воспринять на веру. Золотая монета – вот единственный бог переселенцев, ее звон в кармане для них приятней колокольного перезвона, а идеалы, мораль, вера – или пустые слова с размытым значением, или инструменты, при помощи которых всякого рода мошенники легко дурманят головы доверчивых простачков, в основном только что прибывших и еще не успевших освоиться.

Аккуратно спустившись с груды бочонков, отец Патриун отправился с причала на площадь. Грубые окрики грузчиков с мешками на плечах и торопящихся на рынок торговцев ничуть не смущали медленно бредущего по набережной старичка, бредущего и размышлявшего на ходу о причинах, приведших к столь плачевному положению дел.

Прежде всего виной бездуховности колониальной общности стала политика филанийского двора. Обычный человек, будь он хоть горожанином, хоть крестьянином, хоть представителем более уважаемого сословия, никогда по собственной воле не покинет родной дом и не отправится покорять новые земли. На правобережье Удмиры люди бежали или от тюрьмы, или от сумы, большинство жителей были изгоями, нежелательными личностями в самом королевстве. Вполне естественно, что еще в пути в их душах царило смятение и зрела ненависть ко всему, что осталось на левом берегу: к королю, к обычаям, к порядкам и к Индорианской Церкви, в принципе, мало чем отличающейся от любого из министерств королевского двора. Филания отторгла их, они извергли ее из своих душ.

Второй бедой колонии священник посчитал ее юный, почти детский возраст. Переселение произошло совсем недавно, и колонисты были еще вынуждены ввозить многие предметы, к которым привыкли и которые еще не могли производить самостоятельно. Отец Патриун недаром наблюдал за погрузкой судов, его интересовал не столько портовый люд за работой, сколько то, что вывозили с правого берега и что привозили с левого. Корабли везли в Филанию пушнину, руду, некоторые породы редкой древесины, одним словом ресурсы, а привозили в колонию оружие, разного рода припасы, провизию, например зерно, и всякую мелкую утварь.

Третья причина – полнейшая безнаказанность спекулянтов и местных властей, вызванная изолированностью и удаленностью новых земель от остального королевства. Неизвестно, какой повод нашел губернатор колонии, но он издал указ, строжайше запрещающий купцам-перевозчикам торговать с переселенцами напрямую. Все сделки заключались через перекупщиков с портовой площади, в их карманах и оседала основная прибыль, в результате одни много работали, другие быстро богатели, а торговые суда посещали новые земли не столь часто, чтобы обеспечить переселенцев всем необходимым.

Все эти факторы, вместе взятые, формировали среду, в которой все духовное засыхало, как растение без воды или почвы. «Положение катастрофическое! Тот, кто меня послал возглавить церковь в Марсоле, или наивно полагает, что я умею творить чудеса, или, что более вероятно, уже отчаялся восстановить утраченные позиции. Когда битва за души проиграна, проще свалить вину на беззубого, дряхлого старца, одной ногой стоящего в могиле, – пришел к неутешительному выводу отец Патриун, бредя между лотков с товарами и расталкивая снующую толпу клюкой. – Однако я так и не понял, кто же меня из тихой обители заслал в опасную глушь? Почему приказ подписан самим королем, а не одним из епископов – донвенгером?»

Тайна, окутавшая его назначение, весьма настораживала старика, за двадцать шесть дней пути он прикинул множество возможных вариантов, но в конце концов лишь понял, что слишком отстал от жизни, сидя в монастыре, и даже не знает всех фигурантов на внутренней политической арене Филании. Отсутствие свежей, достоверной информации – хороший предлог, чтобы не забивать голову мыслями. Патриун пытался не размышлять попусту, но не мог ничего с собой поделать – время от времени предположения всплывали в его сознании и требовали детального разбора.

Юнга с корабля был не прав, когда он назвал Дерг поселением. Нельзя назвать населенным пунктом место, где не было ни единого жилого дома. Зданий было много, притом красивых, двух– и трехэтажных, но среди них никто не смог бы найти ни одного обжитого угла. Магазины разбогатевших торговцев, весовые и мерные конторы торговых гильдий, таможенный пост, трактиры, казарма береговой охраны, пара переселенческих банков, ломбарды, ростовщики, скупки шкурок пушного зверья и снова многочисленные трактиры. Старцу хотелось передохнуть, но посидеть было негде: в матросских кабаках слишком шумно, слабых настоек не подают, да и клюка в обессиленной руке старца – слишком ненадежное оружие, если дело дойдет до пьяной драки. Единственный постоялый дом на всем берегу из обители тишины и покоя был превращен в рассадник разврата. Владельцу было выгодней сдавать комнаты истосковавшимся в пути по ласкам мужчинам, нежели семьям и старикам, желающим вздремнуть часок-другой перед дальнейшей дорогой в глубь колонии. Из распахнутых настежь окон портовой преисподней громко раздавался хор характерных женских стонов, лишь изредка прерываемый пьяными завываниями про какой-то сундук мертвеца… то ли висельника, то ли утопленника.

Одним словом, состояние дел в филанийской колонии, в шутку называемой при дворе «Дикарией», казалось ясным, однако бывшему миссионеру были непонятны некоторые моменты. Складывалось ощущение, что забывчивый художник не дорисовал на картине несколько второстепенных штрихов или специально подпортил свой шедевр крохотными, приходящимися не к месту мазками.

Нищих здесь совсем не было, а ведь без их пахучих лохмотьев, выставляемых напоказ культей и слезливых историй, распеваемых, как хорал, не обходится ни одно людное место, тем более если рядом склады, торговые лотки да купцы с туго набитыми кошельками.

Старик огляделся, а затем обошел площадь кругом, особо уделяя внимание наиболее посещаемым лоткам. Попрошаек действительно не было, впрочем, как и других представителей «низов» – карманных воров. Единственным мошенником оказался престарелый урвас, пытавшийся выдать окрашенную в синий цвет шапку из пса за головной убор из меха трехлетнего борончура. Доверчивые переселенцы попадались на его удочку, побывавших же в колонии купцов и матросов было не обмануть, они уже испытали на себе, как трудно отмыть с физиономии потекшую под первым же дождем краску. Тем не менее урвасский мошенник торговал открыто и не боялся разоблачения. «Посинеть от борончура» было своеобразным ритуалом крещения для новичков; ставшие когда-то жертвой, великодушно давали испытать незабываемое ощущение и другим…