Андрей Столяров - Мечта Пандоры Страница 14

— Дискуссию прекращаю, — прервал меня Август. — Дом будет открыт до начала операции. Там посмотрим.

— Я вынужден подать официальный рапорт, — сказал я и положил перед ним папку со своим ночным докладом.

— С вами, русскими, невероятно трудно работать, — вздохнул Август. — Вы вечно все усложняете.

— Мы можем послать кого-нибудь из технического отдела — осмотреть аппаратуру под видом плановой профилактики, — безразлично сказал Симеон, не открывая глаз.

Август с кислым видом отодвинул мою папку.

— Ладно. Максимум два человека. Всякие расспросы, выяснения, расследования — категорически запрещаю. Даже если обнаружится этот… генератор. Что ты улыбаешься, Павел? Имей в виду: фантомов мы должны взять в кратчайший срок. Боннар, у вас все готово? Включайте. Доктор! Уберите свет — там, справа.

Все смотрели запись, сделанную Боннаром на Спектакле. Она была очень забавна. Лента фиксировала лишь то, что было на самом деле, без достройки деталей, произведенной нашим сознанием. Так, оказалось, что борт корабля настоящий, а на палубе стоят два фанерных куба — грубая имитация капитанского мостика и кают. Пираты — голографическое изображение — были, словно восковые, не раскрашенные, и передвигались вдвое медленней, чем мне тогда казалось. Вместо пушек лежали толстые металлические трубы, время от времени независимо от заряжающих их людей извергающие клубы пара.

Совещание пиратов во главе с капитаном Клайдом проходило в современной комнате, лишь чуть-чуть тронутой голограммами. А улица города и площадь его были весьма удачно наложены на коридор Дома, который вел в дирекцию.

И среди этих примитивных декораций особо нелепо выглядели бегущие, падающие, сражающиеся с невидимым противником фигурки зрителей в модных костюмах. Несколько раз я видел на экране себя: нелепо дергаясь, как картонный, я прыгал по палубе и лицо у меня было глупо-восторженное. Мне было стыдно. Август смотрел на экран бесстрастно.

Потом мы прокрутили мою ленту. Я увидел точно такого же Боннара и успокоился.

Обе ленты в основном совпадали, кроме конца. Боннар не был в осажденном городе. Он высадился с десантом и карабкался с ним по тропе к площади — я снял их сверху. Мой показ завершался комнатой настройки в телецентре, где мертвый Кузнецов смотрел вверх остановившимися глазами.

Зажгли свет.

После паузы Август сказал:

— Мы, конечно, постараемся идентифицировать каждого зрителя, попробуем установить их присутствие в районе телецентра. Но это вряд ли что-нибудь даст. Ведь участвовало более двухсот человек.

— А лента Кузнецова? — спросил Боннар.

— Там не было ленты.

— Зондаж мозга?

— Сплошные помехи, — ответил Август. — Чернота. Смерть наступила внезапно. Он ни о чем не думал.

В комнате стало тихо. Жужжал невыключенный проектор. Август потрогал себя за массивную щеку, словно у него болел зуб:

— Кто такие Великие Моголы, теперь представляете?

— Да, — сказали мы с Боннаром.

— Специалисты, — кивок в сторону доктора, — полагают, что одно из имен в том или ином сочетании может быть словом. Вводит Моголов Павел. Боннар — наблюдатель.

— Можно еще раз посмотреть середину второй пленки? — неожиданно попросил доктор. — Там есть одно любопытное место. Сразу после совещания, когда вы выходите…

Я погнала назад ленту, фигуры на экране заметались, как сумасшедшие. В нужном месте я притормозил. В кадре показалось надменное, брезгливо сморщенное лицо капитана Клайда, парики, склоненные над картой, Анна, уронившая голову на руки. Август увидел, как Боннар подмигнул мне и недовольно кашлянул.

Потом изображение запрыгало: я вышел в коридор. Там стояли два пирата. Один протягивал другому золотой браслет.

— Стоп! — сказал доктор. Он упер палец в браслет. — Синергетический блокатор нервных волокон, АСА-5, многоразового пользования, проще говоря — болеизлучатель.

— Крупно! — гаркнул Август.

Я повернул ручку. Предмет заполнил экран. Сомнений не оставалось.

— Время?

— Двадцать один одиннадцать.

— Значит, через четыре минуты после убийства, — сказал Август. — Дай лица. Вот они, фантомы!

Оба лица были усатые, в париках. Совершенно незнакомые. Мне в них что-то не понравилось.

— Ну и глаз у вас, доктор, — уважительно отозвался Боннар.

— Вот этот, левый, убил Кузнецова, — сказал Август. Почему они в маскараде? Это ведь не голограмма.

Я понял, что мне не нравится, и разозлился:

— Мы их не определим. Это люди, одетые под голограмму. Они в биомасках.

— Свет! — бесцветным голосом сказал Август.

7

Зал походил на оранжерею. По стенам его тянулся вверх узорчатый плющ. Его прорезали огненные стрелы бегоний, усыпанные мелкими фиолетовыми цветами. В длинных аквариумах, в зеленой воде над полуразвалившимися пагодами висели толстые, пучеглазые рыбы, подергивали шлейфами плавников.

— Очень рад, что вы нашли время, — сказал директор. — Элга, поухаживай за гостем.

Элга налила мне в узкий бокал чего-то лимонно-желтого, плотным слоем всплыла коричневая лопающаяся пена. Я пригубил. Это был приправленный специями манговый сок со слабыми признаками алкоголя. Такой же напиток стоял и перед остальными. Режиссер сидел с опущенной головой и покачивал в руках бокал с прозрачной жидкостью, изредка отпивая из него.

Даже на полу росла трава. Я нагнулся. Трава была настоящая. Я оглядел зал. Боннар сидел недалеко от меня; как воробей, вертел головой, смуглыми пальцами чертил воздух. Три симпатичные девушки за его столиком переламывались надвое от смеха.

Анна была с отцом. Встретила мой взгляд — Элга как раз положила мне руку на плечо — отвернулась. Какой-то долговязый тип горячо говорил с ней, взял за кисть, поцеловал кончики пальцев. Волосы его, меняя окраску, непрерывно шевелились. Будто черви.

— Мы потанцуем? — спросила Элга на ухо.

Сегодня она была одета удивительно скромно — в серую накидку с прорезями для рук.

— Обязательно, — сказал я.

— Наш Спектакль, — говорил директор, — является не частью искусства, как иногда полагают, а, скорее, синтезом всех искусств. Ничего подобного не было прежде, разве что на заре цивилизации, когда музыка, слово, движение были единым целым. Я вижу в этом глубокий смысл: мы повторяем то, что уже было найдено человечеством, но на ином уровне — отобрав лучшее, органически сплавив его в Спектакле и создав тем самым некую высшую и, возможно, совершеннейшую из существующих форм искусства.

Режиссер хрюкнул в бокал. Директор бросил на него непонятный взгляд. Советник, поедавший сразу из двух тарелок тушеное мясо с грибами, изрек желудочным голосом: