Мария Ермакова - Старуха по пятам Страница 14

   - Клянусь тебе, Гайра, это отметины пыточного инструмента! - говорила одна из них другой. - А вот следы хлыста, видишь? Когда я была девочкой, я часто бегала смотреть, как наказывают непокорных рабов на столичной Площади Слёз. Интересно, тот юноша тоже беглый раб? Представляешь, как это романтично - они полюбили друг друга и сбежали от хозяев, а он послал вслед наёмного убийцу, чтобы найти их.

   - Глупости говоришь, Карина! - сипло отвечала вторая. - Лорду Тени делать больше нечего, как гоняться за беглыми. Да и не похожи они на беглых рабов. Ты видела, как держался молодой господин? Я не удивлюсь, если он сам владеет рабами, да не десятком, а сотней!

   Мара зашевелилась, не желая больше слушать их бред, выпростала руки из цепких пальцев монахинь, окунула лицо в воду. А когда вынырнула, её глаза горели болотными огоньками в сумраке купальни.

   - Оставьте меня! - резко приказала она, и монахини, поджав губы, покинули помещение.

   Мара с трудом распрямилась, желая подняться на дрожащих ногах, но скоро оставила эти попытки. Завела руку за спину, ощупала место, куда попала отравленная стрелка лесничего. Порезы затянулись, однако под кожей угадывалось жёсткое уплотнение поражённой мышцы, отчего левая рука была ограничена в движении. Когда Мара попыталась сделать полный замах - скривилась и застонала от боли. В огромной дубовой бочке она сидела до тех пор, пока вода не остыла. Не было сил ни тереться грубой мочалкой из вервия, ни вылезать и укутываться в кусок чистого полотна, лежащий рядом на длинной скамье. Бредовые видения вновь принялись выкидывать фортели, туманя взгляд, иссушая губы и гортань. Мара попыталась встать. И опять безуспешно. Осознание собственной слабости приводило в бешенство, будило обрывки воспоминаний, которые она предпочла бы не видеть под горячими веками...

   ...Она лежала в зловонной яме, упираясь голой грудью в каменистое дно. Спина пылала свежими ранами от ударов кнута. Хвала Таи Талассе, длинные волосы скрывали лицо и от любопытных взглядов, и от яростного света полуденного солнца. Крики толпы над головой, насмешки и слова сочувствия сливались в неумолчный гул, подобный мерному шуму океана. В неподвижное тело впивались камешки, бросаемые мальчишками ради развлечения - небольшие, но болезненно ранящие кожу. Милосердные стражники затянули верх ямы сеткой с некрупными ячейками, чтобы камни причиняли неудобство пленнику, но не калечили и не убивали. Ведь убить непокорного раба можно было только по приказу хозяина, а вот унижать и мучить - сколько угодно. Впрочем, падали в яму и свежие ячменные лепешки, мелкие румяные яблочки и виноградные грозди - многие жители столицы, насладившись зрелищем на Площади Слёз, всё же жалели потом бедолаг, дерзнувших нарушить негласный свод правил. Толпа схлынула только поздно ночью - всем хотелось посмотреть на сумасшедшую, отринувшую в своей бесконечной гордыне милость самого шаггана. Раны на спине дёргало - это зарастали мышцы, глубоко рассеченные витым палаческим хлыстом. Но, несмотря на боль, Мара перевернулась, желая взглянуть в небо. Крирские звёзды казались алмазными каплями, стекавшими по тёмным щекам неба, чтобы упасть в подставленные ладони океана, в сонную колыбель и прохладу которого она стремилась сейчас всем сердцем. Изуродованное тело, измученное жаждой и жарой, родилось бы заново в солёной крови Таи Талассы, как рождались сейчас где-то внутри неё яростное чувство протеста, звериное желание свободы и горячая жажда чужой крови.

   - Теперь они все твои кровники, - однажды сказала ей Наи-Адда, - и от родства первой крови ты избавишься только, если поможешь им избавиться от своей...

   Эти слова не давали Маре сойти с ума, умереть, или позволить убить себя на протяжении долгих лет, ибо дарили надежду...

   На дне ямы она зарычала раненым зверем, сжав кулаки так крепко, что отметины ногтей отпечатались синими полумесяцами на коже. Нет, она не сдохнет от тоски, как гонтарийка Дика, не бросится на камни с крепостной стены, узнав про рудники Ариссы, как свободолюбивая дочь Йаги - Китари. Исподволь, тайно, она будет копить силы и знания, чтобы однажды встать на тонкую, прерывистую линию кровного пути...

   Мара застонала, ощущая исчезновение последних проблесков сознания. Всё глубже затягивали новые и новые слои кошмарных воспоминаний...

   Дверь купальни скрипнула. Раздались тяжёлые шаги. Чьи-то руки подхватили её и бережно вытащили из бочки, удерживая так легко, словно она ничего не весила. Кожи коснулась прохлада льняной простыни.

   Мара с трудом открыла глаза и сфокусировала взгляд на изуродованном лице. Оно казалось выплывшим из кошмаров. Блестящая шрамированная кожа щёк и подбородка, рот, который словно надрезали ножом, две дырки вместо носа и веки без ресниц. Голый, блестящий череп в змеящихся рубцах. Такие отметины мог пожаловать от всего щедрого жаркого сердца только братец Огонь. Его языки жадно вылизали кожу, его зубы выгрызли плоть, его дым полнился тошнотворным запахом горелого мяса.

   От резкого зуда в ладонях Мара даже пришла в себя. Когда-то он ожёг и её кожу, а теперь страшное лицо, склонившееся над ней, напомнило об этом. Тогда, много лет назад, она погружала кисти в плескавшие на берег волны, чтобы унять резкую боль и ускорить заживление, а за спиной, в чёрной воде, отражался гудящий улей пламени, в который превратился остроносый корабль с красно-чёрными парусами...

   Мара уперлась кулачками в грудь уродливого толстяка. Она бы ощерилась и зарычала - если бы были силы. Но мужчина неожиданно крепко встряхнул её и прижал скрюченный палец к губам, призывая успокоиться. Ни слова не говоря, отнёс женщину в келью, размотал, уложил на чистое, пахнущее вербеной бельё. Накрыл колючим одеялом, погладил по волосам и вышел, но вскоре вернулся с кружкой, в который дымился травяной отвар. Бережно приподнял Мару за плечи, заставил выпить.

   Сон ударил по векам тяжёлой ладонью. Её голова откинулась на подушку, чистые волосы рассыпались по ней чёрным покрывалом. Кошмары прошлого столпились вокруг, желая полакомиться страхом, но она не собиралась давать им шанса.

   Толстяк упал на колени у кровати и затрясся в беззвучных рыданиях. Мара этого не видела - даже во сне она продолжала бороться.

   - Сколько? - работорговец Ганий обошел кругом хрупкую фигурку, обмотанную толстой корабельной веревкой так туго, что почти не видно было белой кожи.

   Здоровяк Дерек покосился на молчащего капитана Уса, дождался кивка.

   - Шестьдесят крутов.

   - Сколько? - Ганий искусно сменил интонацию, поднапустив ехидства. - За не оформившуюся девчонку, которая, к тому же, умеет кусаться?