Генри Олди - Скорлупарь Страница 14

Не успел он покинуть залу, как раздражение герцога нашло новую мишень.

– Зачем ты притащил сюда своего урода?! Отвечай!

Граф д'Ориоль встал и с достоинством выпрямился.

– Это не мой урод, государь. Это ваш урод. Я готовлю вам подарок.

– Ты шутишь?

– Ничуть. Шутить будет он. Я намерен преподнести вам, государь, нового шута. Взамен Фалеро, который сейчас, должно быть, веселит Нижнюю Маму.

– Этот болван – шут?

– Воистину так, – со смирением подтвердил граф.

Герцог обернулся к Эдварду II, призывая августейшего соседа в свидетели. Полюбуйтесь, мол, с какими тупицами приходится иметь дело! Даже мой собственный сын – ничтожество, клянусь Овалом Небес! Однако король любовался гобеленом со сценами псовой охоты. «Отворотень» работал выше всяких похвал: его величество игнорировал все, что было хотя бы косвенно связано с Реми Бубчиком.

Лицо Карла Строгого налилось дурной кровью. Гнев перешел в ярость, искавшую выхода. Луч солнца, упав из окна, сверкнул на кирасе, отполированной до зеркального блеска. По краю кирасы гравер изобразил девиз Неверингов:

«Награда не уступает подвигу».

Андреа не удивился бы, узнав, что бравый вояка не снимает кирасу даже на ночь. Так и спит, в накидке из горностая поверх доспеха. И видит наилучшие сны: падение города за городом.

– Эй ты, болван! Встань!

Реми сжался в комок, не понимая, что происходит.

– Я кому сказал?!

Скорлупарь неуклюже поднялся, сутулясь и глядя в пол.

– Подойди!

Сейчас, понял Мускулюс. Сейчас все произойдет. Мне нет дела до судьбы герцога. Он – кость в горле у Реттии. Будет лучше, если он отойдет в мир иной. С подонком д'Ориолем, когда он займет отцовский трон, договорятся без проблем. Реттия сможет держать его на коротком поводке. Зная то, что известно мне и Нексусу, шантажировать молодого мерзавца – проще простого.

«Милосердие и добросердечность. Справедливость и благотворительность. Нет, отрок, это не наш профиль. И не тщись, не выйдет…»

Реми доковылял до возвышения и остановился.

«Без приказа я и пальцем не пошевелю. Спасать – не мое дело. Если, конечно, речь не идет о короле… А приказа не будет. И я никого не спасу…»

– Ты шут? Я спрашиваю, ты шут – или крысиное дерьмо?

– Ватрушечки, – прошептал скорлупарь, чуть не плача.

– Не слышу! Что морду воротишь, дурак? Шут и собака должны смотреть в глаза хозяину! В глаза, я сказал! В глаза!..

Реми Бубчик начал поднимать голову.

ПРЯМО СЕЙЧАС

или

МОЯ ВИНА

Он знал, что виноват.

Он родился с этой виной. С ней жил. С ней спал, ел и пил. Просил прощения – направо и налево, каждую минуту, зная, что его не слышат. Из-за вины путались мысли. Он принимал это, как заслуженное наказание. Нельзя быть умным, если виноват.

Нельзя быть, как все, если виновен.

Мама уехала из-за него. Папа уехал из-за него. Новорожденную сестренку увезли из-за него. Они молодцы, правильно сделали. Иначе папа с мамой могли провалиться в дырищу. Встали бы на самом краешке. А он подошел бы сзади и толкнул.

Он не мог удержаться, когда хотелось толкнуть. Когда просто хотелось, еще ничего. Еще держался. А когда хотелось так, что аж жглось, тогда ни в какую. Хоть пальцем лоб расковыряй. Хоть иголкой. Раньше он ковырял, но бабушка плакала. Ладно, перестал. Все равно без толку.

В его жизни были два счастья: кувыркаться и ватрушечки.

Потом пришел добрый хозяин. «Мой дурак!» – говорил хозяин. Твой дурак, соглашался он. Ведь если дурак, если чей-то, значит, не очень виноват. Кувырк-кувырк, извините, пожалуйста. От дырищи тянуло сыростью. И воняло. Он помнил: так воняло в нужнике, только меньше. Вонь и вина.

Извините.

Сейчас от вони хотелось плакать. Главный господин велел делать страшное. Главный господин хотел в дырищу. Сам хотел, не заставляли. Приказывал, гневался. Все умные, их надо слушаться. Нельзя перечить. Кувырк-кувырк. Становись на краешек, я толкну.

Я же виноватый.

Сейчас будет удовольствие. Это второе имя вины: удовольствие. Потом он готов был убить себя за это удовольствие. Но не знал, как убивают себя. Он дурак. Такую хорошую вещь знают только умные. Не он. Он знает другое: ватрушечки. Голова поднималась медленно. Во лбу жглось. Глаза не моргали.

На полпути он увидел свою вину. Впервые. И в страхе ударился лбом об пол. Холодный, спасительный пол. Он жил с виной, но не видел ее. Его заманили в ловушку. Он не станет слушаться. Кувырк-кувырк, отпустите меня. Оставьте в покое.

Ватрушечки.

Господин гневался. Вина ждала посередине между полом и дырищей. Он стал опять поднимать голову.

Казалось, в мозгу скорлупаря качнулся и пришел в движение тяжелый маятник. Реми пытался, как было велено, взглянуть в глаза государю, воюя с собственной головой, но тут маятник доходил до крайнего положения – и начинал двигаться обратно. Взгляд скорлупаря вновь упирался в пол. С упрямством механизма Реми предпринимал новую попытку – и все повторялось.

Карл Строгий с интересом наблюдал за потугами дурака. Такой забавы герцог еще не видел. Зрелище неожиданно увлекло его. Теперь он смотрел только на Реми; остальное перестало существовать для государя. Он не замечал, как напряглись желваки на скулах графа д'Ориоля, как сын подался вперед в ожидании. Свежеиспеченный, словно ватрушка, наследник очень старался сохранять отстраненно-безразличный вид. Увы, сейчас, когда до осуществления коварного плана оставались считаные секунды, граф в волнении утратил контроль над собой.

Герцога также не заинтересовало, что Эдвард II, внимательно изучив ближайшие гобелены, вдруг поманил пальцем лейб-юрисконсульта, сидевшего четвертым с краю. Когда тот почтительно приблизился, король задал ему ряд тихих вопросов. Слушая ответы, его величество хмурился и мрачнел.

От недавней показной беззаботности не осталось и следа.

Зато Рудольф Штернблад, напротив, заскучал. Малыш-капитан извлек из-за обшлага платок из батиста и, подышав на крупный рубин перстня, стал протирать камень. Поведение Штернблада свидетельствовало: он готов убивать.

Андреа Мускулюс и Серафим Нексус спешно возводили внутри себя незримые бастионы, запирая накопленные резервы маны. За ними с тревогой наблюдал Лоренцо Фериас, маг герцога. Он не понимал, что происходит. Это очень беспокоило матерого чародея.

И лишь Карл Строгий не видел ничего и никого, кроме Реми, готового разорваться надвое.

– А он мне нравится! – в голос расхохотался герцог. – Клянусь мечом Прессикаэля, нравится! Потешный дурак… Кто бы мог подумать? Старый Фалеро был скучнее.