Александр Золотько - Проклятие темной дороги Страница 14

Коготь покряхтел, почесал в затылке и промямлил что-то наподобие, что и не холодно, что летом, правда, жарко, особенно, когда все луны уходят с неба…

— А давайте я разбужу своих лентяек и нашу прислугу. — Канта поцеловала мужа в щеку и выскользнула из его объятий. — Пора уже завтракать, наверное.

Канта легко сбежала к палаткам прислуги, что были чуть ниже гребня Порога.

— Повезло вам с супругой, ваша милость, — сказал Коготь.

— Повезло, — кивнул наместник с совершенно беспомощной улыбкой. — Осталось выяснить, повезло ли ей с супругом.

Улыбка медленно погасла на лице Гартана.

— Отсюда до замка далеко? — спросил он.

— Да нет… Примем влево, — Коготь указал рукой. — Если двинемся прямо сейчас, то к полудню будем на месте. Там и вода есть. А ворота, если что, сможем камнями заложить. Их там полно. Руины прямо к скалам прилеплены, а те — к горному кряжу. Проход туда только один, так что мы там сможем от всей Долины отбиваться. Если понадобится. И если ума не хватит помириться.

Упали первые капли дождя.

— Прикажи своим и арбалетчикам сниматься! — подумав, сказал Гартан. — Пусть перекусят на ходу, всухомятку. А мы с тобой и еще… ты сам реши, кто тебе понадобится, поскачем вперед, глянем. Не хватало, чтобы кто-то занял руины…

— Я этим инквизиторам! — Коготь потряс кулаком над головой.

Сунул в рот четыре пальца и пронзительно свистнул.

Пока слуги, егеря и арбалетчики еще только собирали лагерь, полтора десятка всадников галопом поскакали в долину — Коготь, дюжина его егерей, Гартан… и Канта.

Она напрочь отказалась оставаться с обозом, по-детски скакала вокруг мужа, умоляла, корчила жалостные гримасы и просила-умоляла-умоляла-просила взять ее с собой… Она хочет видеть замок. Он ей даже снился — ее первый замок. Ну пожалуйста…

Гартан посмотрел на Когтя, тот еле заметно пожал плечами, и наместник, мужчина из рода Ключей, сделал то, чего хотела его жена.

— Ничего, — тихо сказал Коготь, когда Канта побежала в шатер за плащом и своим оружием. — Пусть попрыгает пока… когда брюхо вырастет — дома будет сидеть. Пройдет от кухни до спальни — и успокоится.

— Ну да, — вздохнул Гартан. — Когда это будет…

Потом спохватился и смолк.

Когда всадники скрылись за пеленой мелкого, но частого дождя, капитан арбалетчиков Картас остался командовать работой. Но Картас не жаловался. Ничто и никогда не могло вывести его из равновесия.

Он заставил своих арбалетчиков дважды перевязать тюки на повозках, лично проверил все узлы, потом медленно обошел место бывшего лагеря, высматривая, не забыл ли кто чего. Картас не обращал внимания ни на дождь, который все усиливался, ни на ворчание арбалетчиков, ни тем более на усмешки егерей.

Убедившись, что ничего не забыто, Картас медленно сел в седло, тронул брюхо своей кобылы шпорами и пока не выехал в голову колонны, не дал команды сниматься с места.

Все это время ему казалось, что кто-то пялится ему в спину из ближайшей рощи, мелькнула даже мысль приказать егерям отправиться проверить, но это значило, в случае если там никого не было, оказаться предметом шуточек как егерей, так и слуг.

— Они уехали, брат-инквизитор, — сказал служка, когда отряд ушел. — Прикажите проследить?

Брат-инквизитор Фурриас не ответил.

Его не интересовало, куда отправился наместник. Придет время, и они встретятся лично… Если это будет угодно Светлому Владыке. Или не встретятся никогда. Это не волновало брата Фурриаса.

Не за этим он прибыл в Последнюю Долину и привел своих братьев и служек. Здесь его ждала работа. И вот работа не терпела ни малейшего промедления.

Брат Фурриас встал с поваленного дерева и подошел к группе братьев, стоявших на противоположном краю рощи. Те расступились при его приближении.

На земле лежал совсем юный паренек в куртке и штанах из покрашенного в бурый цвет грубого домашнего холста. Ноги паренька были босы. От холода и от страха его колотила крупная дрожь.

Мальчишку схватили этой ночью, он бежал в сторону тракта со своим приятелем. Служкам было приказано схватить обоих, но один сумел улизнуть. Этот, лет двенадцати, шмыгнуть в кустарник не успел.

Его не били и не пытали. Неподалеку лагерем стал наместник, так что пришлось ночью обходиться без огней и без шума.

Ни самого брата Фурриаса это не смущало, ни его людей. Они привыкли переносить лишения без жалоб. Они должны были переносить лишения без жалоб.

А вот то, что допрос пришлось перенести на утро, — было неправильно. Но мальчишка мог заупрямиться, и крики посреди ночи обязательно вызвали бы тревогу в лагере наместника. Дозор егерей ночью расположился перед самой рощей, и пришлось соблюдать особую осторожность, молчать и даже прикрыть морды лошадей мешками.

Кляп уже вынули изо рта мальчишки, кровь из разбитой губы испачкала подбородок и куртку, но мальчишка не обращал на это внимание: он с ужасом смотрел на приближающуюся к нему фигуру в черном суконном плаще с глубоко надвинутым на голову капюшоном.

— Здравствуй, — сказал брат Фурриас, и мальчишка вздрогнул, услышав низкий хриплый голос инквизитора.

Люди всегда пугались, впервые услышав голос брата-инквизитора. Многие полагали, что в голосе уже не осталось ничего человеческого. Что люди так не разговаривают. Что так мог говорить демон, прорвавшийся в этот мир из Преисподней. Это, конечно, была полная чушь.

Демоны разговаривали вовсе не так. Брат Фурриас знал это совершенно точно. Он был одним из немногих, кто владел языком демонов.

Его голос не был похож на их пронзительные, клокочущие, будто раскаленная лава, голоса.

— Я хочу знать, как тебя зовут, — сказал брат Фурриас.

Мальчишка заговорил. Поначалу сбивчиво, а потом все более уверенно, хоть торопился и глотал окончания слов.

Его звали Заяц, он был из Кустов, небольшой деревеньки совсем близко отсюда. Вечером он и его брат, Корень, отправились к тракту, куда вот уже дней пять как ушло ополчение и их отец.

Братья и раньше порывались искать отца, но мать и дед строго-настрого запретили, грозились выпороть, а сам отец приказал, уходя на битву, чтобы братья мать слушались, так что Корень и Заяц терпели; а прошлым вечером мать ушла к соседке, а дед задремал, а Корень возьми да и скажи, что другого случая может и не быть; а Заяц ответил, что выпорют, а Корень тогда сказал, что пусть выпорют, а только мать ночью плакала да бабке говорила, что и не чает уже мужа увидеть живого, а та сказала, спи, дура, а мать плакала до самого утра, и что ты, Заяц, как хочешь, а я пойду… И пошел. А Заяц — за ним. Нельзя же брата одного отпускать. И почти дошли до тракта, мимо каких-то чужих людей проскочили, а потом из темноты кто-то прыгнул, Корень утек, а Заяц споткнулся, палец на ноге о корягу ушиб и ночью замерз, сейчас вот промок и рук связанных не чувствует, а только отпустите вы меня, дяденька, домой, будьте добреньки…