Грегори Арчер - Конан и пророк Тьмы Страница 14

— Говори, Йорхи! Говори! — Вино выплеснулось из серебряного кубка, который сжимала рука шаха.

И маг Йорхи поведал о том, что вычитал в ветхих манускриптах, вывел из разговоров с другими магами, узнал из общения с потусторонними силами.

Чтобы преодолеть проклятие, лежащее на шахе, и чтобы зачал он мальчика, требовалось породнение с силами невидимого мира. И в крови младенца будет течь пополам с отцовской кровь и неведомых созданий, незримо влияющих на человеческие судьбы… Демонических созданий, иными словами.

— И еще,— добавил Йорхи.— Никто из людей никогда не должен узнать о том, что он — твой сын. Даже сам сын не должен ведать, кто отец его. Все, кто будет причастен к тайне рождения, должны умереть. Я, если позволит мой повелитель, совершив то, что обязан буду сделать, умерщвлю себя сам. Поверь, великий шах, только так ты можешь стать отцом мужчины. Я все сказал.

— Йорхи,— ответил на это после продолжительной паузы шах,— ступай. Явишься завтра в этот же час. Я буду думать.

Шах провел в размышлениях день и бессонную ночь. Страшно ему было решиться вступить в родство с темными колдовскими силами. Но — желание родить сына оказалось сильнее.

— Я согласен,— сообщил он старцу спустя сутки.— Что нужно делать, Йорхи?

Будущую мать Йорхи отыскал в том районе столицы, где обитали одни бедняки. Юную пышнотелую дочь многодетного торговца водой старец приметил во время одной из своих многочасовых прогулок по пыльным улицам. «Подходит»,— решил придворный маг, увидев девушку, выходящую из калитки отцовского дома.

На следующий день ее похитили, когда она возвращалась из хлебной лавки. Двое похитителей, воины из личной стражи шаха, продержали бедную молодую туранку до наступления ночи в грязной лачуге на окраине города, а ночью привели ее Йорхи.

Девушку заперли в подвальном помещении, смежном с комнатами, где старец проводил дни и годы в своих магических изысканиях. Выпив вина, поднесенного придворным магом якобы в награду за верную службу, воины-похитители умерли, едва опустели их кубки.

В то подвальное помещение, обставленное всем необходимым и самым лучшим, даже случайно не мог проникнуть никто — кроме самого шаха и его мага. В назначенную старцем ночь туда вошел Джумаль, чтобы совершить таинственный обряд, которого он ждал и боялся.

Невольница, лежавшая на низком широком ложе (чем только и занималась вот уже несколько дней подряд), вскочила, завидев повелителя, и согнулась в почтительном поклоне. Она поразилась, испугалась, но — сразу все поняла. Да-да, ей повезло, случилось то, о чем мечтала каждая девочка из бедной семьи — она приглянулась шаху, и он сделает ее своей наложницей. Значит, она будет сыта, богато одета, ей уже никогда не придется работать. Шах присел на крошечный диванчик и оттуда принялся молча разглядывать стоящую рядом с их брачным ложем избранницу Йорхи — не ослепительно красивую лицом, но безукоризненную телом.

Открылась дверь — на пороге возник старец с подносом в руках; на подносе покоились серебряный кувшин с длинным изящно изогнутым носиком и серебряная же широкая чаша. Приблизившись к девушке, он осторожно перелил темно-красную густую жидкость из кувшинчика в чашу и приказал ей:

— Выпей.

Та вопросительно взглянула на шаха.

— Пей,— велел Джумаль.

Юная туранка взяла чашу, поднесла к губам.

Опустевший сосуд выпал из ослабевших рук, полетел на ворс ковра. Девушка опустилась на край ложа, а потом, не в силах одолеть охватившую ее слабость, дала не подчиняющемуся телу рухнуть на простыни тончайшего немедийского шелка. А старец Йорхи уже вычерчивал углем на стенах комнаты причудливые пентаграммы. Огонь при этом сам собой стал угасать. Комната погрузилась в полумрак. Йорхи повернулся к шаху.

— Мой повелитель, возьми эту черную повязку и завяжи себе глаза. Лучше тебе ничего не видеть. Возьми эти затычки, вставь в уши. Лучше тебе ничего не слышать. Иди к ней. Делай свое мужское дело. Я же займусь своим.

Шах, повелитель одной из могущественных провинций огромной страны, как ребенок отца слушался сейчас своего придворного. Он подошел к впавшей в забытье наложнице, раздел ее, разделся сам. Заткнул, как велел Йорхи, уши затычками из мягкой ткани. Прежде чем завязать глаза, огляделся. Скрестив ноги, старец сидел на ковре, огромный фолиант лежал перед ним; над желтыми страницами колыхалось марево. Черный, как безлунная ночь, переплет терял форму, пытался, казалось, растечься по ковру. Шаху померещилось даже, что письмена, покрывавшие страницы, оборачиваются червями и пауками, расползаются, разбегаются кто куда. Шах поспешил покрыть глаза непроницаемой повязкой.

Он ощупывал бездвижное женское тело, стараясь разжечь свою плоть… Вдруг, несмотря на затычки, его уши уловили нарастающий гул, будто чудовищная приливная волна несется на него, сметая все на своем пути. В ноздри ударила ужасающая вонь; к приближающемуся шуму прибавилось зловещее шипение — такое, что издают тысячи змей, разом отверзнув свои пасти.

И шах почувствовал, что он уже не принадлежит себе. Что-то извне вползало в его тело, в его душу и разум. Впивалось иглами в позвоночник, вспарывало кожу тупыми лезвиями, расплавленным свинцом вливалось в кровеносные жилы, хищными зубами рвало внутренности. От невыносимой боли Джумаль возопил и…

И мгновенно смолк. Боль ушла вся, без остатка — так же неожиданно, как и появилась. Ему сделалось легко и приятно; упоительно! Он ощутил стократный прилив сил. Показалось даже, что сейчас он сможет единым движением мизинца свернуть горы, простым поворотом головы уничтожить многотысячную вражескую армию.

Шах сорвал с глаз повязку, отбросил ее в сторону. Узрев перед собой обнаженную девушку, взревел, как тигр, завидевший свою жертву, и набросился на безвольное тело с неистовостью солдата, год не встречавшего женщин. Джумаль насиловал ее бешено, неудержимо.

Перед его глазами вращались пламенные бело-голубые вихри, затмевающее весь мир, набравшие головокружительную скорость и все убыстряющиеся. Шах слышал, как из горла вырывался то дикий торжествующий рык, то безумный смех — и его еще больше пьянили рождающиеся в нем звуки. Шах ощущал орудие своей страсти как раскаленный железный прут, врывающийся в топку, полную пышущих жаром углей. И ему хотелось, чтобы стало еще жарче, чтобы все вокруг превратилось в адское пекло, еще… еще… еще…

Мир взорвался и разлетелся на куски, когда, подобно лаве из ожившего вулкана, брызнуло его семя. И с последней каплей отторгнутого семени пришли темнота и бесчувственность.