Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается Страница 14

— Будьте любезны сообщить конунгу Свеммелю, что мы будем защищать свои границы, — промолвил Хадджадж, вставая, и уже в дверях выпустил прощальную стрелу: — Свои законные границы.

Ансовальд демонстративно зевнул. Законность его не трогала ни в малейшей степени. «И его отца, — мстительно подумал Хадджадж, — тоже».

Выбравшись на улицу, Хадджадж едва не содрал с себя рубаху прямо на крыльце ункерлантского посольства. Ничего для себя нового пропотевшие столбы-часовые не открыли бы, а на душе бы стало полегче. Не без сожаления старик одернул себя, чтобы потом на обратной дороге во дворец мрачно наблюдать, как темнеет от пота светлый хлопок.

Во дворце, чьи толстые сырцовые стены не без успеха боролись с жарою, Хадджадж все же снял рубаху и вздохнул облегченно.

Царские стражники сочувственно ухмыльнулись.

— Выбрались из савана, ваше превосходительство? — сверкнул белыми зубами один.

— Именно. — Хадджадж смял рубаху в комок и запихнул в чемоданчик. Ветерок нежно огладил кожу.

— Может ли его величество принять меня? — поинтересовался он у ближайшего дворцового слуги. — Я только что вернулся с аудиенции у Ансовальда Ункерлантского.

Ни словом, ни жестом министр иностранных дел Зувейзы не выдал, что встреча прошла не вполне успешно. Это касалось только его сюзерена.

— Безусловно, ваше превосходительство, — ответил слуга. — Царь ожидает вашего возвращения.

Своего министра Шазли принял в кабинете рядом с тронным залом. Хадджадж низко склонился перед владыкой пустынной страны — который, сними с него золотой венец, мог бы оказаться кем угодно: без одежды трудно определить общественное положение собеседника.

Царь Шазли был невысоким, склонным к полноте человеком вполовину моложе Хадджаджа — недавно ему перевалило за тридцать. Отец его отвоевал Зувейзе свободу; отвоевал — потому что за несколько поколений до того армия Ункерланта прорвалась сквозь пустыню к Бише и страна надолго очутилась в мускулистых объятьях более сильного соседа.

Служанка принесла кувшин вина, чайник и поднос благоухающих корицей медовых пряников. Она была мила; Хадджадж восхищался ею, как одной из украшавших кабинет изящных фигурок слоновой кости, но и вожделения она пробуждала в нем не больше. Нагота, привычная для зувейзин, не распаляла их.

Выпивая с королем под неторопливую беседу, Хадджадж несколько расслабился; назойливое чувство тревоги, преследовавшее его после встречи с ункерлантским послом, отступило немного.

— Так сильно ли Ансовальд торопил тебя сегодня? — поинтересовался наконец Шазли. — Эффективность! — Царь закатил глаза, демонстрируя, что думает об этом словечке, или, верней, об ункерлантском его применении.

— Ваше величество — хуже еще не бывало! — с чувством признался Хадджадж. — Никогда. Он отверг ваш протест с ходу. И больше того — он осмелился на то, чего не делал еще ни один ункерлантец: он усомнился в законности Блуденцкого договора.

Царь зашипел песчаной гадюкой.

— До такой наглости Ункерлант еще не доходил, верно, — согласился он. — Дурной знак.

— На мой взгляд — очень дурной, — признал Хадджадж. — До сих пор нам в отношениях с ункерлантцами везло. Они потерпели страшный разгром в Шестилетней войне и, словно этого им показалось недостаточно, затеяли усобицу. Только поэтому ваш отец — славна будь память его! — смог напомнить им, что мы не забыли, как жить свободными. Ну а после они долго расхлебывали кашу, которую сами и заварили.

— И сверх всего сказанного — они ввязались в бессмысленную войну с Дьёндьёшем, — добавил Шазли. — Действуй конунг Свеммель вполовину так эффективно, как думает, он поступал бы вдвое эффективней, чем на деле.

— Именно так, ваше величество. Отлично сказано. — Хадджадж с улыбкой отхлебнул вина. — Правда, экрекек Арпад тоже воспользовался гражданской войной в Ункерланте, чтобы расширить свои владения за счет Свеммеля…

— И последние годы Свеммель пытается ему отомстить, — закончил Шазли, прищурившись, отчего вид у него сделался хитроватый. — Я, конечно, ценю отмщение не меньше, чем любой другой, — какой бы иначе из меня был зувейзин? Но тот, кто не взвешивает затраты против прибытка, — глупец.

— С точки зрения конунга Свеммеля, Дьёндьёш — не единственная держава, которой Ункерлант должен отомстить, — напомнил Хадджадж. — Полагаю, это отчасти объясняет дерзость Ансовальда. — Он собрался было отпить еще вина, но замер, не донеся кубок до рта. — Надо будет настроить мой хрустальный шар на ауру дьёндьёшского посла. Нет. Я навещу Хорти лично.

— К чему бы? — спросил царь.

— К тому, ваше величество, что, если Ункерлант попытается достичь перемирия на дальнем западе — или если конунг Свеммель уже заключил такое перемирие, мы будем следующими на очереди, — ответил его министр. — Не думаю, чтобы даже у Свеммеля хватило глупости ввязаться в две войны разом. Но если он оставит прежнюю…

Глаза Шазли широко распахнулись.

— А Хорти признается в этом?

— Не вижу причин, почему бы нет, — промолвил Хадджадж. — По самой природе вещей Зувейза и Дьёндьёш едва ли могут быть врагами. Слишком далеко мы друг от друга; все, что есть у нас общего, — это граница с Ункерлантом. — Он вытащил из своего чемоданчика изрядно помятую рубаху и с мученическим вздохом напялил ее снова. — С разрешения вашего величества — я должен откланяться. Время не ждет.

Скарню зашел за дерево, чтобы облегчиться. Поскольку дерево росло в нескольких милях от границы, молодой маркиз утешил себя мыслью, что, поливая альгарвейскую землю, тем самым он выражает свое отношение к врагам Валмиеры. Однако если бы его полку удалось забраться на вражескую территорию глубже и совершить больше, у Скарню было бы легче на душе.

Застегнув гульфик, маркиз присоединился к своей роте. Благородная кровь делала его офицером. До начала мобилизации Скарню полагал, что та же кровь превращала его в командира. Раздавать приказы он, безусловно, научился, хотя и не с таким восторгом, как его сестра Краста. Однако в армии маркиз быстро усвоил разницу между теми приказами, что отдают лакеям, и теми, что отдают солдатам: первые требовали всего лишь повиновения, в то время как вторые еще и обязаны были иметь хоть какой-то смысл.

— Куда теперь, капитан? — спросил Рауну, старший сержант роты — старший настолько, что в золотых его волосах проблескивало изрядно серебра, настолько, что сражался безусым юнцом еще в Шестилетнюю войну. Но отец Рауну промышлял торговлей колбасами, так что сын его едва ли мог надеяться перерасти нынешний свой чин. Если сержант и бы возмущен такой несправедливостью, то скрывал это отменно.