Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы Страница 14

— Почему? Сыр, хлеб и вино почётным узницам вроде положены. Другое дело, кто будет нас и дальше тайком кормить.

— Ми-ы, — гулко донеслось откуда-то из лужёной утробы.

Девушки переглянулись.

— В сказке про Королевство Трёх Толстяков такая же точно громадина вела в потайной ход, — негромко сказала Олли, указывая на самую большую кастрюлю или котёл — в пол человеческих роста.

— Ведущий к зоосаду, то же политическая тюрьма, — добавила Барба. — Ты ведь сильная? Ну-ка подними!

Олавирхо в один прыжок оказалась на плите и сдёрнула вниз тяжеленную крышку.

— С самой посудой не вышло, замурована… — попыталась объяснить, дёргая за ручки, но тут в воздух со свистом прянул рой летучих мышей, закружился под сводами, виртуозно огибая углы и выступы, и расселся скопищем смоляных сталагмитов.

Когда девушки устали следить за истечением живого дыма или тумана и опустили взгляды, на краю котла сидело нечто. Или некто.

Карлик со сморщенным смуглым личиком: вместо глаз огромные бельма с точкой посредине, вместо носа пятак, плащ, весь в лохмотьях, кроет туловище, остроносые сапоги с чёрными лакированными когтями — ноги. По четыре долгих пальца на каждой из скрещенных на груди рук.

— Ничего себе мышка, — протянула Олли. — Летучая… Летейская. Ты говорящий?

Существо гнусно захихикало.

— Клянусь, вот он эхо и передразнивал, — кивнула Барбара. — Теперь понятно откуда наносило… лицом без определённого места жительства. Говорить по-людски умеешь?

Существо закатилось ещё пуще.

— Барба, а оно мясное? — спросила Олли, вытаскивая из-за пояса джамбию и поигрывая хищно изогнутым клинком. — Не думаю, что очень, жестковато от старости, но вот его подданные — пожалуй. Другой снеди ведь всё равно не предвидится. Если соорудить сачок из вон той рыболовной верши и подстерегать все входы-выходы из родной кастрюли…

— Мы невкушные, — ответил карлик. — И вы не знаете, как наш шервировать. В шмышле приготовить.

— Ничего, с обыкновенными mus domestica как ни на то справлялись, — сурово ответила Барба. — На папы-Раудиных уроках по стратегии и тактике экстремального выживания. Травы там, коренья, лягушки, иной подножный корм, оборотная вода, рытьё пещер, противочумные одеяла из сурчиных шкурок…

— Шурчиных шкурок? Он же шами шумные.

— У тебя дикция неважная, — сердобольно заметали Олли. — Наверное, клыки во рту мешают? В смысле ранят.

— Вы жалеете? Меня? — вдруг спросил карлик вполне серьёзно. — Даже если издеваетесь, всё равно. Вы, наверное, сильные, раз так умеете.

— Или просто не понимаем, что опасно, а что нет, — вздохнула Барба. — Опыта не хватает. Ты и впрямь можешь нас покусать досмерти? Кровь выточить из вен и прочее?

— Не могу, — удручённо ответил карлик. — Я ведь только бывший человек — ни прибавить, ни убавить. Хотя скорее убавить. Даже клыки легче втянуть внутрь, чем выпустить наружу, изо рта. Дело в том, что рядом с моим подземным убежищем стало слишком шумно и чересчур бодро. И когда мне предложили переждать в плите с частью моего народа…

— Довольно, не продолжай, — Олли решительно вклинилась в паузу. — Что до шума — я надеюсь, он прекратится, наконец. Удивительно, что эти прислужники нечистого делают там с нашим приданым. Красть, во всяком случае, им наверняка будет скучновато.

— Позвольте поинтересоваться, а что там такое? — спросило потустороннее создание с весьма живой интонацией.

— Поинтересоваться-то можно, да большого проку с того не будет, — ответила Барба. — Небольшую часть его составляют женская одежда, столовое и постельное бельё, простые, как мы привыкли…

— О! Знатные девицы из хорошего дома — и привыкли к простоте? Это ново! — обрадовался человечек и даже потёр руки. При этом стало ясно, что когти на самом деле — сильно отросшие и перекрученные спиралью ногти. Обыкновенные.

— Ты, верно, был человеком, до того как стать… — начала Барба.

— Хозяином летучих мышей? Разумеется, — ответил он. — И это вовсе не такая забавная история, как вам может показаться. Хотите послушать? Уверяю вас, терпение ваше будет вознаграждено сторицей: пока мы находимся тут, мои приятели добудут вам какую-никакую пищу, не требующую готовки.

— Отчего же нет, — ответили сёстры почти хором.

— Тогда навострите уши, распушите перья, откройте глаза пошире и не вертите головами, мои совушки…

Давным-давно не было здесь никаких башен и никаких стен, только холм высился, подобно острову, посреди плавного течения Игрицы. Река здесь раздваивалась и огибала вершину словно обручальным кольцом — с того и звался холм Обручальным. Склоны поросли густым лесом, основание было широким, а самая вершина в своей наготе походила на острый отломок кости. Граница двух маркизатов, Октомбер и Шарменуаз, проходила по реке, сам же холм был ничейным. Владельцы — и один, и другой — зарились на сие место, желая возвести на нём пограничную крепостцу, но не хватало обоим ни воинов для захвата, ни золота для того, чтобы свести лес, наломать и привезти камень для башенных стен.

Сами маркизы с семьями жили не так далеко от берега, всяк по свою сторону весёлой воды. И были у них младшие дочери, почти ровесницы: как и принято в нашей земле, светловолосые и сероглазые, крепкие станом и отважные духом. Никогда эти девушки не видели друг друга, ибо враждовали их отцы. И разделяла обеих широкая вода.

Но вот однажды вышла на прибрежный песок девица Айелет из рода Шармени, чтобы выстирать и высушить на себе нижнюю сорочку, благо не было никого на берегу в такой ранний час. И видит — наклоняется над водой такая же юная красавица и тоже нагнулась над чистой водой, и так же, как и перед Айелет, плещется и мерцает перед ней отражение.

Выпрямились обе и глянули друг другу в очи — а зрение обеих было по причине юности таким острым, что разглядели они друг в друге всё до последней чёрточки.

— Кто ты? — спросила Айелет. — Не верю я своим глазам: будто поставили на самом стрежне зеркало от воды до самого неба.

И произнесла такие строки:

— Словно одно чрево выносило нас,Словно облекла скорлупа одна,Словно мы лежали, сплетясь накрепко:Птенцы одного яйца, ядра одного ореха.

— Зовут меня Исанжель из рода Октомбри, — отозвалась другая девица, и слова сии перенеслись на другой берег так легко, будто у них были крылья. — Не верю я своим глазам: где у меня родинка на правой щеке — у другой девицы на левой. Где серебряный перстенёк на пальце левой руки — у неё на правой в точности такой же: с мужской синей бирюзой, алыми девичьими корольками. Так же в точности спускается золотой локон на её белую щёку, а на щеках играет алый румянец и смеются ямочки. Так же крепки её груди, не знавшие в себе молока, и строен нагой стан.