Третья сторона - Фрай Макс Страница 15

Фира сидит под полосатым тентом, летнее кафе на центральной улице города – отличное место, чтобы достать из небрежно брошенной на липкий от пролитого за день кофе пластиковый стол шикарной «шанелевской» сумки старый, обмотанный цветной изолентой телефон, нажать нужную кнопку и говорить – громко, звонко, на радость всем любопытным кумушкам города: «Любовь моя, прости, я сегодня ночую дома. Да, я тоже не в восторге от этой идеи, но ничего не поделаешь, так надо. Не грусти, наверстаем. Какие наши годы, слышишь? Эй!»

Можно было бы позвонить, не выходя из машины, или позже, из дома, но вести телефонные разговоры Фира предпочитает на публике. Она любит привлекать к себе внимание. Внимание даёт ей силу, поэтому после самого тяжёлого концерта Фира готова перевернуть мир, а потом до утра прыгать козой, такое уж у неё устройство. Но концерты бывают не каждый день. А сила нужна вот прямо сейчас. То есть, конечно, вообще всегда, но нынче вечером – особенно.

«Ничего-ничего, – думает Фира, с удовольствием вертя в руках свой ужасающий телефон, – я сейчас ещё домой поеду под «Полёт валькирий». То-то будет веселье!»

В дом Фира входит, пританцовывая от нетерпения. И сразу, не раздеваясь, даже не смыв косметику, падает на кровать.

– Сегодня никак не получается, – говорит Нериюс. – Дела накопились, а с вами я, сама знаешь, много не наработаю. Какой дурак станет работать, когда так хорошо?

И чувствует, как Индре улыбается – там, у себя, почти в сотне километров отсюда, на берегу озера, или на новенькой, только что достроенной веранде, или в прохладной полутьме деревянного дома, смотря где её застал звонок. И Мета, зажмурившись от восторга, раскачивается на качелях – выше, ещё выше, вот так! И обалдевший от простора и обилия запахов Рукас носится по двору, мотая хвостом. Whish you were here, – как бы говорят ему эти прекрасные видения, все трое, дружным хором. Эх, ещё бы. Я бы и сам хотел.

– Приеду завтра после обеда, – говорит Нериюс. – Обидно, но ничего не попишешь, есть такое неприятное слово «надо». И другое, совсем противное: форс-мажор.

Закончив разговор, Нериюс поднимается в свой кабинет, ложится на диван, очень узкий и жёсткий, самому удивительно, как удаётся на нём заснуть. Однако факт остаётся фактом, не просто удаётся, а спится гораздо лучше и крепче, чем где бы то ни было. Хотя, если подумать, всё самое страшное, что довелось пережить, случалось с ним именно здесь. Удивительно всё-таки устроен человек.

– Завтра же её заберу, – говорит Арина.

Серая кошка Сигрюн, получившая имя в честь одной из валькирий, вальяжно разгуливает по подоконнику. Здесь она чувствует себя как дома, давно привыкла, непоседливая хозяйка часто куда-нибудь уезжает и оставляет её у сына, который души в этой кошке не чает, хоть силой у родной матери отнимай.

– Завтра? – переспрашивает Лукас. – А ей не будет вредно?..

Арина, наскоро сочинившая более-менее убедительную историю о травле насекомых, нетерпеливо машет рукой.

– Да не вредно, совсем не вредно! Это такой прекрасный яд нового поколения, действует всего четыре часа. А потом – всё, хоть полы вылизывай, ничего не сделается. Я бы её прямо сегодня забрала, но не будить же тебя среди ночи.

Ужасно трудно всё-таки врать. Одна ложь тянет за собой другую, обе хором требуют уточнений, и поди ещё всё это запомни, не перепутай, не забудь хотя бы до завтра, а лучше – вообще никогда. Глупо получится, если через неделю заботливый сын поинтересуется: «Ну и как там ваши тараканы, не восстали из мёртвых?» – а ты, как последняя дура брякнешь: «Какие ещё тараканы, у нас дома их отродясь не водилось».

Будь моя воля, – думает Арина, – ни за что бы не стала врать. Но не говорить же ему: «Я боюсь, что кошка не вовремя меня разбудит, а ещё больше – что она нечаянно увидит мой сон. Потому что я совсем не уверена, что смогу её защитить». Вряд ли Лукас вот так сразу потащит непутёвую мать к психиатру, но покой утратит надолго. Сама бы на его месте утратила, факт.

Доехав до дома, Арина обнаруживает в телефоне целых три смс: «Ты только за порог, а кое-кто сразу к холодильнику», «Ест курицу», «Извини, ошибся. Не ест, а жрёт».

Хорошо, что Лукас так любит Сигрюн, – думает она. – Если вдруг что, эти двое будут друг у друга, а значит, точно не пропадут. Чего ж мне ещё.

– Хуже всего, – говорит Таня, – что когда приходят эти… любители сладких снов, мы сразу оказываемся не у дел, и весь личный состав Городской Граничной полиции до утра шарится по городу, попутно истребляя гигалитры кофе – не присаживаясь, на ходу, чтобы, не дай бог, не задремать. Потому что наши чудесные гости жрут только нормальные человеческие сны. А от наших шарахаются, как чёрт от ладана. Вот так и узнаёшь удивительные новости о себе: оказывается, мы уже в недостаточной степени люди. С точки зрения авторитетных экспертов, чёрт бы их побрал. Впрочем, на кой ему такое добро.

– Как они на самом деле называются? – переспрашивает Таня. – А никак. И смотри, не вздумай сочинить им какое-нибудь остроумное прозвище. Не дай бог, получится метко, сядет, как влитое, прилипнет намертво, станет именем, а это нельзя! Очень важно, чтобы они и дальше никак не назывались. Стефан говорит, дать имя чудовищу – всё равно что подарить ему дополнительную силу. Это правило работает не всегда, но лучше не рисковать. Им и так слишком привольно у нас живётся. По крайней мере, пока.

– Хуже всего, – говорит Альгирдас, – когда единственный способ помочь делу – стоять в стороне и ждать, чем закончится. Если хоть один из наших сегодня заснёт, эти твари могут переполошиться и разбежаться. Но могут и не разбежаться, никогда заранее не знаешь, что на этот раз окажется сильней: их голод или их страх. И далеко они, в любом случае, не убегут, просто переползут в чей-нибудь сон по соседству, где нас совершенно точно нет. И гоняйся потом за ними, как пёс за кроликами. Увлекательно, кто бы спорил, да толку чуть.

– Нет, – говорит Альгирдас, – мы не можем находиться сразу везде. А то давным-давно выставили бы стражу и навсегда забыли бы о проблемах с незваными гостями. Но всех городских снов за один присест не увидишь, хоть тресни. Нет, никто так не может, не только мы с тобой. Новичков учат совмещать два сновидения – своё и напарника, потом добавляют третье, условно говоря, подозреваемого или пострадавшего, и вперёд, с этим навыком уже можно начинать работать. С опытом приходит умение объединять в своём сознании несколько десятков сновидений, у больших мастеров счёт идёт на сотни, но в нашем городе живёт полмиллиона человек, это всё-таки слишком много. За всеми спящими одновременно не уследишь. А значит, этим тварям всегда будет где спрятаться и чем там поживиться. Удивительно ловкая, ушлая, живучая дрянь.

– Положа руку на сердце, – говорит Альгирдас, – я мало что знаю об этой напасти. Расспроси лучше шефа. Он сейчас в отвратительном настроении, а значит, будет рад возможности поболтать.

– Хуже всего, – говорит Стефан, – что когда возникают проблемы, которые люди могут решить только сами, без поту… посторонней, в общем, без нашей помощи, они обычно даже не догадываются, что эти проблемы у них есть. Сны больше не снятся? Тоже мне горе, подумаешь, сны! Без них только лучше, полноценный здоровый отдых. И вообще, учёные говорят, что яркие, достоверные сны – просто симптом разнообразных душевных болезней. А мы, значит, в полном порядке! – радуются бедняги, лёжа на самом дне пропасти, со сломанными хребтами. И это – жители города, чей фундамент сложен из сновидений! Чего тогда ждать от всех остальных.

– Ткань сновидения, – говорит Стефан, – паутина, которую вместе, дружно, одновременно плетут сразу два паука: спящий и его незримый тайный двойник; иными словами, тот, кем становится каждый из нас, пересекая границу между чрезвычайно убедительной иллюзией бытия и подлинной жизнью сознания. Уничтожая их общий труд, пожиратели снов рушат мост между ними, который, будем честны, и без того слишком хрупок. А лишившись моста, двойники окончательно забывают друг о друге и становятся слабыми, растерянными, беспомощными половинками больше не существующего целого. Как ты думаешь, долго ли они проживут врозь? Вижу, ты знаешь ответ. И можешь представить, как легко будет хищникам справиться с тем из двоих, кто кажется им лакомым куском, самой сладкой едой, венцом насыщения. А человеческими телами они не интересуются: грубая, тяжёлая пища, можно отбросить в сторону – ладно, пока живи. Другое дело, что жить всё равно не получится: человеческое существо состоит из двух половинок, явной и тайной, одна без другой не просто беспомощна, а невозможна. А почему, как ты думаешь, вокруг так много живых мертвецов, вполне довольных собой? Им даже шанс оплакать свою утрату не светит: некому, нечем её осознать.