Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" Страница 15

…За ее спиной стоят товарищи, испуганные и растерянные, а впереди, у подножия трона, толпятся странные существа. Они одеты в пестрый шелк, медные доспехи и шкуры пятнистых барсов; пышные гривы умащены благовониями, пальцы унизаны кольцами, шеи отягчены янтарем, кораллами и старой бирюзой. Оружие бряцает в их лапах, но хвосты опущены к земле, а в выпученных глазах застыл ужас. И не зря: только что она показала им ады, ледяные и огненные, полные бесчисленных пыток — наказание для тех, кто отступился от богов. Но это еще не все: теперь она разделит с ними самое драгоценное. Осторожно, будто отодвигая раскаленный докрасна заслон, она вкладывает в их умы воспоминание о свете. Клыкастые пасти безвольно раскрываются; колени обмякают; слезы обильно текут по мохнатым щекам. Нет сомнения: их души и тела не выдержат этого. Скоро все, кто был здесь, сойдут с ума или погибнут от болезней, не имеющих имени и лекарства. На смену им придут другие — братья и сестры, супруги и дети; но это неважно. Она поймает отблески света и вырежет их в дереве и камне, смешает с глиной, вольет в стекло и металл; и любой, кто увидит их, увидит и его…

…Она сидит на снегу, согнувшись в три погибели — всё, чтобы старая ведьма смогла нанести на кожу ученицы грубый узор. Вдоль позвоночника уже протянулась линия с «перекладинами» на ребрах — это лестница, по которой душа сможет восходить на небо или спускаться под землю; на лопатках наметилось подобие крыльев. Обычно учеников перед посвящением брили наголо; но, за неимением шерсти на теле, ей отрезали только косу. Теперь ветер холодил покрасневшую макушку, на которой ведьма выбила пять сходящихся лучей.

— Это Гвоздь — звезда. Она никогда не шелохнется, не тронется с места; она вечна, — бормочет старуха. Откуда дикарке знать, что это не так? Что полярные звезды сменяют одна другую? Что все умирает — и не так уж сложно рассчитать, сколько осталось Гвоздь — звезде до превращения в черную дыру? Но она не спорит и, пока костяные иглы втыкаются в обнаженную спину, молча смотрит на лед. А тот сверкает все ярче; кажется, будто нездешний свет подымается из глубин земли, затмевая мерцание бледных звезд…

…Свет, проходя сквозь стены колбы, становится красным; оседает пятнами на коже, блестит на трубках, подающих зародышам воздух и питательный раствор. Лицо движется за толстым стеклом, как рыба, плывущая на глубине. Губы открываются, выпуская наружу влажный язык:

— Слушай внимательно, дитя мое. Я загадаю тебе загадку: что нельзя найти, если ищешь?..

— Я помню тебя, Меретсегер, — сказала она и, схватив за хвост искрящие провода, дернула вниз. С треском отошли от стен проржавевшие скобы; один из экранов рухнул вниз, прямо на тянущегося к ней мертвеца, и рассек водянистую плоть пополам. Нижние конечности трупа задергались, извиваясь, как выброшенные на берег каракатицы; но передняя часть продолжала ползти, подтягиваясь на руках, оставляя в черном иле веревки разматывающихся кишок. — Хотя ты — не она; ты только носишь ее лицо. Настоящая Меретсегер давно мертва… Но все же я отвечу тебе.

Она присела на корточки, заглядывая в мутные глаза; из распахнутого рта чудища вылетал не то рык, не то плач. Пятерня с зеленоватыми пластинами ногтей потянулась к ней, но не сумела ухватить.

— Когда я родилась… Не когда меня вынули из колбы и отправили на заклание к полоумным старикам, а когда я по-настоящему родилась, в дыму и огне пожара, первое, что я почувствовала, была боль. Едва осознав себя, я поняла — эта боль и есть суть жизни; ее корень, ее горький плод. Ты думаешь, я хочу прозябать в цепях? Есть гниль? Править червями? Нет; это чаяния моей маленькой, завистливой тени. Оставайтесь здесь, трусы! Подавитесь своими небом и землею. Но знайте вот что: мы лишь искры, вылетевшие из огня, и единственная цель, которую до́лжно преследовать искре — вновь стать огнем. Я нашла выход, и я ухожу. А ты, Меретсегер, любящая молчание — молчи.

— Там, — мертвец вытянул дрожащий палец, указывая на гладь пруда. — Тебя ждет смерть.

Она покачала головой.

— Я не умру. Я стану, как боги. Стану выше богов.

— Каким богом ты станешь, если ты не смогла быть человеком, Нефермаат?

Вместо ответа она поставила ступню на лоб мертвеца и с силой надавила; гнилой череп провалился, обдав ногу брызгами черной грязи.

Стоило сказать чудищу спасибо: пока то пыталось утопить ее, она рассмотрела дно пруда — там, соединенные в подобие перевернутого купола, лежали пластины из стеклянистого, прозрачного вещества. Одна из них крепилась на засов; стоило отодвинуть его, как пластина легко провалилась вниз. В пруд хлынул холод моря.

***

Она соскользнула в открывшуюся дыру и с головой погрузилась в багровую воду. С обратной стороны пруда, из самой середины купола рос остроконечный хрустальный столп. Словно длинный, сверкающий коготь, он указывал в глубину. Источник тьмы скрывался там — пульсирующий, черный комок, уголек, несущий в себя пламя. Сейчас он был слаб и испуган; его голос превратился в жалобный лепет. Сейчас, как никогда, легко будет одержать верх над ним и забрать то, чем он владеет! Но нужно торопиться: кто-то другой шел по ее следу. Другой дышал в спину… Время было на исходе.

Цепляясь за выступы кристаллов, она то ли поползла, то ли поплыла вниз, преодолевая все возрастающее сопротивление воды, краем глаза замечая, как мимо проносятся орды безмолвных и безымянных созданий — бледных, уродливых, с фосфоресцирующими жабрами, щупальцами и хвостами. С каждой секундой становилось холоднее; пальцы срывались с гладких, твердых граней. Один ноготь выдрало с мясом. Соль обожгла рану, но ей было не до того. Воздух кончался; легкие уже сводило от удушья. И все же, дно моря — конец этого проклятого мира, — было все ближе; и ее Мать, ее враг, тоже. Если она успеет добраться до нее, то станет свободной!

Но когда она уже протянул руку, чтобы коснуться сгустка мглы, то увидел в воде глаза — черные глаза без зрачков; и лицо, смотрящее вверх.

КРАСНЫЙ УЗЕЛ

Приходящий, ответь на вопрос,

Прежде, чем в дом мой вступить,

Прежде, чем нить развязать:

Правят царством подземным Лу,

Правят царством срединным Цен,

Правят боги в горних дворцах,

Кто над всеми ними царит?

Испарятся озера Лу,

И расколются камни Цен,

Всеми правит Эрлик Чойгьял,

Отвечал многомудрый гость.

Однажды меня украла сова. В тот вечер мать со старшей сестрой были заняты: им нужно было заквасить побольше молока для приготовления сыра и шо[1]. Завтрашний день подобным занятиям не благоприятствовал: по предсказанию календаря, из-под земли и со дна водоемов могли выползти змеехвостые Лу[2] — чтобы уберечься от их болезнетворного прикосновения, следовало избегать любых действий, связанных со влагой и гниением. Работы у женщин было много, и меня они оставили ползать снаружи, среди дзомо[3] и коз, чтобы не путался под лапами. Сквозь окна я видел, как торопливо мелькают откинутые за спину рукава пестрых чуба[4], как свешиваются от усердия розовые языки и льется широкими желтоватыми лентами молоко. Шорох движений, звон украшений в гривах, сочное хлюпанье кульков с закваской и множество других звуков, непонятных мне, роились над домом и растворялись в темнеющем небе, как пригоршня грязи в чистой воде.

Этой зимой в горах было много снега, и трава в долине росла хорошо, так что наши животные были сыты и ленивы. Широкобокие дзомо бродили у дальнего края загона, тряся бородами и оглушительно чихая, когда ветер щекотал их шершавые ноздри; овцы и козы дремали на истоптанной земле поближе к дому. Я валялся среди них, зарывшись носом и лапами в нежную теплую шерсть, отросшую после весенней стрижки. Наверное, я был как черный камешек, брошенный в белое озеро, — потому сова и заметила меня.