Лесса Каури - Золушки из трактира на площади Страница 15

Полковник замолчал, глотнул морса, и, похоже, напиток пришелся ему по вкусу. На сухарики он даже не посмотрел.

— А почему принц Аркей помогает вам? — Матушка нашла в себе смелость задать вопрос, который давно ее волновал.

— Принц — государственный деятель, — пожал плечами полковник. — Он любит свою страну и желает для нее блага. Травля и жестокие убийства моих собратьев не красят граждан этого государства — и в этом первая причина. Мы можем и хотим служить стране, которую считаем своей, как и те люди, что убивают нас. И в этом причина вторая! Он пытается сделать шаг, пропущенный в прошлом, сплотив нас в единый народ.

— Но у него тоже был выбор, — тихо сказала Бруни и тоскливо посмотрела в окно, вспомнив залитые страхом глаза Веся. — Он мог бы решиться на уничтожение…

Лихай взглянул на нее уже без насмешки.

— Ты права, маленькая хозяйка, — произнес он. — Ты права…

— Меня зовут Матушка Бруни, — поправила она. — Спасибо, что нашли время рассказать мне о прошлом, — я всего этого не знала!

— Человеческая память недолговечна! — усмехнулся полковник.

Матушка лишь пожала плечами, ведь он говорил правду.

Лихай не без сожаления отодвинул пустую тарелку.

— По людским меркам Веславу около двенадцати лет, — сказал он. — В его принадлежности к Дикому братству у меня сомнений нет. А это значит, что в начале осени он может подать прошение принцу Аркею о зачислении его на спецфакультет Военного университета. Мне, конечно, придется пообщаться с ним еще — проверить, действительно ли он умеет читать и писать и насколько плохо у него с языком крови — родным языком нашего народа, но это уже мелочи!

Бруни сжала руки, сдерживая волнение, и медленно встала. Любого другого она расцеловала бы за добрую весть, а с Лихаем чувствовала стеснение.

— Вы зажгли для меня солнце, мой господин! — тихо сказала она. — А ему — дали надежду…

На мгновение Бруни показалось, что полковник сейчас что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и вышел, не прощаясь, — высокий, гибкий, стремительно-опасный.

Лишь когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам. Они были натерты чесноком!

Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей и огромными серо-голубыми глазами. Их цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам продел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли, с благородным синим камнем в окружении мелких бриллиантов, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых и бриллиантовых брызг. Ожерелье изящно облегало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте. Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, закрытые до самого горла.

Но сейчас на ней не было платья.

Не было ничего, кроме гарнитура, отсветы которого волшебными прикосновениями украшали ее, делая лицо загадочным, шею — лебединой, а ямочки над ключицами — изящными и волнующими.

Кай стоял сзади, положив ладони ей на плечи.

— Как ты красива, — прошептал он, лаская ее взглядом. — Посмотри на себя!

Приказу в его голосе Матушка не могла не подчиниться. Но, подняв глаза, посмотрела не на себя — на него, на любимого. Зеркальная рама неожиданно представилась ей рамой портрета, на котором были нарисованы совсем незнакомые люди. Женщина с открывающей шею и плечи высокой прической, в великолепном синем бархате пышного платья и сиянии драгоценностей. И мужчина за ее правым плечом в того же цвета мундире. Подобную пару она могла представить на картинке из сказки, которую матушка рассказывала маленькой Бруни, засыпающей под шум, доносящийся снизу — из трактира. Но никак не в оправе старой, местами треснутой зеркальной рамы.

Кай мягко подтолкнул ее к себе, и она невольно откинула голову ему на плечо. Он провел по ее шее пальцами снизу вверх, очертил скулу и маленькое ушко… Опал качнулся, внутри его океанской голубизны заиграли солнечные искры, будто и впрямь на морском просторе лучи трогали гребни волн и тонули в них, рассыпаясь золотой пыльцой. Рука Кая медленно двинулась вниз по ожерелью, в ложбинку…

— Это гарнитур моей матери, — вдруг сказал он, и Матушка, разомлевшая от ласк, открыла глаза. — Дивно идет тебе… Она была бы рада видеть это.

— Была бы?.. — переспросила Бруни.

— Она умерла, — с грустью ответил Кай. — Отец после ее смерти так и не женился.

— А ты? — сорвалось вдруг с языка, и Матушка не успела себя остановить.

Испуганно зажала ладонями рот.

— Что я? — удивился Кай.

Незнакомка в зеркале бросила на Бруни высокомерный взгляд. «Кто я и кто — ты, — укором жгли ее глаза. — Корова в конском седле? Простушка, возомнившая себя королевой? Стыдись!»

Дрожащими руками Бруни принялась расстегивать ожерелье.

— Что случилось? — нахмурился Кай.

— Зачем ты принес мне его? — тихо спросила она и осторожно, будто боясь разбить, положила ожерелье на туалетный столик.

И взялась за сережку.

— Эти украшения, они… чудесны, но разве могу я носить их? Я — дочь Хлои, дочери трактирщика, и Эдгара, морского бродяги? Неужели… — она резко обернулась, не стыдясь наготы, — неужели ты хотел посмеяться надо мной?

Кай пораженно отступил.

Опалы загадочно мерцали на столике и в зеркале.

— Я хотел отдать их тебе! Подарить на день рождения, который у тебя завтра — мне сказал об этом Пип!

— Подарить? — Бруни прижала задрожавшие руки к груди. И вдруг рассмеялась смехом, в котором непонятно чего было больше — веселья или горечи. — Мне подарить? И куда я стала бы носить их, любимый? Подавать пиво мастеровым? Или на рынок за продуктами? Они же стоят как весь мой трактир и половина квартала в придачу!

— Ох, — Кай с размаху сел на кровать. — Я не подумал… Но я так хотел, чтобы ты их примерила!

Матушку душили злые слезы. Только что, в зеркале, она увидела будущее, которого у нее не могло быть. Увидела, разглядела, почти дотронулась. Она так долго держалась, не заикаясь о его жизни, подавляя в себе желание спрашивать, спрашивать, спрашивать, ибо тот, кто любит, хочет дышать одним воздухом с любимым, думать одни с ним мысли и видеть одни с ним сны… И вот, эти проклятые дивной красоты камни легко разрушили преграду молчания, выстроенную с таким трудом!