Филип Пулман - Северное сияние Страница 15

Однажды дети набрели на склеп под домовой церковью.

Здесь, в глубоких вырубленных в стене нишах, стояли тяжелые дубовые гробы со свинцовыми наугольниками, где покоились останки почивших магистров колледжа Вод Иорданских. Над каждой нишей была табличка с надписью: «Симон Ле Клерк, магистр 1765–1789. Requiescant in pace. Церебейтон».

— Что тут написано? — прошептал Роджер.

— Что, не видишь? — зашипела Лира в ответ. — Симон Ле Клерк — это его имя. Цифры означают годы, когда он был магистром. Внизу по-латыни написано «Покойтесь с миром». А Церебейтон, наверное, его альм.

Озираясь по сторонам, дети двинулись вдоль стены, ощупывая руками буквы на других табличках:

«Фрэнсис Лайелл, магистр 1748–1765. Requiescant in pace. Захариель».

«Игнатий Коуль, магистр 1745–1748 Requiescant in pace. Муска».

Лира вдруг с изумлением увидела, что в крышку каждого гроба была врезана бронзовая пластина с изображением какого-либо существа: горгульи, пери, змеи, мартышки. Она догадалась, что видит перед собой альмы покойных магистров. Ведь с возрастом, когда люди становятся взрослыми, альмы теряют способность принимать разные обличья и навсегда становятся чем-то определенным.

— Там, наверно, скелеты в гробах, — пискнул Роджер.

— Точно. И тлен! И прах! И черви вылезают из глазниц, — захлебывалась от восторга Лира.

— А вдруг тут есть привидения? — сладко замирая от ужаса, спросил Роджер.

Они прошли склеп насквозь и добрались до узкого коридора, вдоль которого стояли стеллажи, разделенные на небольшие квадратные секции. В каждой секции лежал человеческий череп.

Альм Роджера, смешная черно-подпалая такса, испуганно поджала хвостик и жалобно взвизгнула, дрожа всем телом.

— Фу, — шикнул на нее мальчик.

Лира не могла разглядеть Пантелеймона в кромешной тьме, но чувствовала, что его бабочкино тельце тоже трепещет у нее на плече.

Она встала на цыпочки и осторожно сняла с полки череп.

— Положи! — предостерегающе замахал руками Роджер. — Их нельзя брать.

Но ей было море по колено. Не обращая ни малейшего внимания на своих спутников, Лира крутила череп в руках и так, и сяк, как вдруг из него выпал какой-то предмет, скользнул сквозь Лирины пальцы и со звоном запрыгал по каменным плитам. От неожиданности и ужаса девочка чуть не уронила череп на пол.

— Монета! — завопил Роджер, поднимая золотой кругляшок. — Тут сокровища!

Он поднес свою находку ближе к свету. Две лохматые детские головки склонились над пламенем свечи. Нет, это была не монета. На ладони у Роджера лежал гладкий бронзовый диск с грубо нацарапанным изображением кошки.

— Похоже на пластины, помнишь, на крышках гробов, — завороженно прошептала Лира. — Я знаю. Это его альм.

— Давай положим как было, — опасливо покосился на нее Роджер.

Лира послушно засунула диск внутрь и осторожно водрузила череп на пыльную полку, служившую ему местом вечного упокоения. Из любопытства она потрясла еще несколько черепов, и в каждом внутри лежал диск-альм, не покидавший своего человека и за последней чертой.

— Ты как думаешь, чьи это черепа? — рассеянно спросила Лира и тут же сама себе ответила: — Наверное, профессоров. Гробы после смерти полагаются только магистрам, а профессоров этих так много, что их уже и хоронить негде. Вот они, наверное, и решили хоронить только черепа. И правильно. У профессора что, по-твоему, самое главное? Голова, ясное дело.

Никаких мертвяков они не поймали, но проползали в катакомбах под домовой церковью целый день до самого вечера. И назавтра пришли туда снова. И послезавтра. Как-то раз Лире пришла в голову замечательно веселая мысль: а что, если перемешать все альмы покойных ученых и рассовать их по разным черепам? Пусть у каждого будет чужой альм. Бедный Пантелеймон пришел в такое страшное возбуждение, что обернулся летучей мышью и с пронзительными воплями метался перед Лириным лицом, отчаянно хлопая крыльями. Лира только отмахивалась. Подумаешь! Что, пошутить нельзя? Она и не знала, как страшно поплатится за свою шалость.

Той же ночью, когда она мирно досматривала какой-то сон, в ее комнатку на двенадцатой лестнице явились призраки. Осипшим от ужаса голосом Лира завизжала, увидев три склоненные над ее кроватью фигуры в саванах. Вот костлявые персты отбрасывают белые капюшоны и указуют на окровавленные обрубки — все, что осталось от шеи после усекновения головы. Слава богу, что обернувшийся львом Пантелеймон заставил призраков отступить, и они исчезли в толще стены, медленно растворяясь и все протягивая к Лире изжелта-серые тощие руки. Потом исчезли и руки, и сухие пергаментные ладони, а цепкие паучьи пальцы все тянулись к горлу девочки, пока не истаяли и они. На следующее утро маленькая осквернительница могил первым делом прокралась в катакомбы и разложила диски с альмами по местам, покаянно шепча над каждым черепом:

— Простите меня! Простите, пожалуйста. Я больше так не буду.

Катакомбы были куда обширнее, чем винные погреба, но и у них были границы, так что в один прекрасный день Лира и Роджер, так и не найдя ни одного мертвяка, с сожалением вынуждены были признать, что больше им здесь делать нечего и пора заняться чем-нибудь еще. Тут-то их и угораздило попасться на глаза отцу настоятелю, да еще в тот самый момент, как они боязливо вылезали из склепа, за что оба тотчас же были призваны к ответу.

Пухленький седовласый настоятель, которого все звали отец Гайст, был священником домовой церкви колледжа Вод Иорданских. В его обязанности входило проводить службы, читать проповеди и исповедовать свою паству. Когда Лира была помладше, он пытался весьма серьезно наставлять ее на путь истинный, но хитрая девчонка легко обвела старика вокруг пальца своим напускным безразличием и показным раскаянием, так что очень скоро отец Гайст решил, что никакой тяги к духовному совершенствованию у Лиры нет, и потерял к ней всякий интерес.

Услышав его голос, Лира и Роджер обреченно вздохнули, понурились и неохотно побрели под темные своды часовни. В душном полумраке перед бледными ликами святых мерцали огоньки свечей, наверху, на хорах, чинили церковный орган, и оттуда доносился немелодичный скрежет. Трудолюбивый служка тер тряпочкой бронзовые завитушки аналоя. Стоя в дверях часовни, отец Гайст поманил детей пальцем.

— И где же вы были, голубчики, а? — спросил он с любопытством. — Я ведь вас тут не в первый раз вижу.

Судя по всему, бояться было нечего. Лира украдкой взглянула на альма настоятеля — маленькую ящерку, которая, насмешливо шевеля язычком, сидела у него на плече.

— Мы просто хотели посмотреть на склеп, — повинилась девочка.