Ярослава Кузнецова - Химеры Страница 15

– Возможно, многое.

– А возможно – ничего.

Ньет не отрываясь смотрел на неподвижных химерок. Что-то было в изломанных фигурах... неправильное. У него заныло под вздохом, как бывает в предчувствии сильной грозы.

– Полуночные – наша темная половина, – уверенно сказала Десире. – У каждого человека бывает волшебная половина, надо только уметь ее позвать. У химерок она – полуночная.

– Я волшебный. У меня никакой человеческой половины нет.

– Ты просто не интересовался.

– Твои познания меня потрясают.

– У Стрева есть Учитель, он все-все про Полночь знает. А Стрев нам рассказывает. Он говорит, что в химерки только те идут, кто Чует, только избранные.

– Угу.

– Ты думаешь, мы не знаем, что в Полночи все подчиняются Холодному Господину? – Десире нехорошо сощурилась. – Конечно, они несвободны, и не могут прийти сюда без его позволения. Но приглашение человека этот запрет отменяет, не так ли? Человек снимает запрет, наймарэ делится с человеком силой и волшебством. Дарит способность летать.

– Сделка с Полночью?

Десире снисходительно усмехнулась.

– Сделку совершают чужие друг другу существа. А родные – обмениваются дарами. Фюльгья – это твоя половина, твое как бы отражение, твой близнец. Какая сделка? Это обретение себя, целостность. Именно это обретение дарит свободу, Ньет, а вовсе не Полночь как таковая. Не такие уж мы идиоты, как ты думаешь.

– Десире, все это очень сложно для такого олуха, как я. Но хорошо, пусть ты права, и твой Стрев не просто глупый человеческий детеныш. Я только одного не понимаю, почему вы решили, что ваши темные половины – наймарэ? В Полночи множество разных созданий, некоторые живут совсем рядом с людьми. Некоторые настолько слабы и неразумны, что закон Холодного Господина над ними не властен. Они что-то вроде тараканов или крыс, кишат по темным углам, жрут человечью злобу и страх.

Десире сжала губы.

– Ну ладно, этих не считаем, считаем разумных... в большей или меньшей степени, – продолжил Ньет. – Вот гримы например, которые кладбища сторожат. Один, которого я видел, выглядел, как собака. А другой — в точности, как пегий боров. С чего твой Стрев решил, что его близнец – высший демон, наймарэ, а не кладбищенская свинья?

– Я же сказала, что у химер темная половина – всегда крылатая. Ты хоть раз в жизни наймарэ видел?

– Нет.

– Ну вот и помолчи тогда.

Ньет обиженно замолк, и они некотрое время шли рядом, не произнося ни слова.

Странные эти люди, все им неймется, хочется заглянуть туда, куда не просят, сунуть руки и голову. Неудивительно что потом -ам!– головы то и нет. Отважно лезут туда, где не хватает познаний, да и не может хватать.

Он никогда не видел наймарэ, и не рвался увидеть.

Что-то темное мелькнуло в воздухе, Ньет вскинулся, оттолкнул девушку. Раздался удар о мокрую мостовую, разлетелись брызги.

Десире вскрикнула, потом зажала себе рот ладонью.

Ньет подбежал, опустился на колени рядом с неподвижным телом в причудливых тряпках.

Белые волосы распустились в луже, как водоросли, окрасились мутной чернотой. Желтый свет фонарей бесстрастно выхватывал остановившиеся глаза, неловко заломленную руку в обрезанной перчатке.

Не дышит.

Ньет глянул вверх. Никого. Как растворились.

– Опасно сидеть на мокрых крышах.

– Иногда... такое случается.... – пролепетала Десире. – Редко. Мы считаем, что...

– Десире, – Ньет поднялся на ноги. – Вы самоубийцы. Вы не понимаете, куда суетесь. Я...

– Ты бы лучше шел отсюда, – зло ответила девушка. – У тебя даже документов нет. Сейчас муниципалы приедут.

Она коротко глянула на тело упавшей химерки и снова прижала руку ко рту.

Ноги сами донесли Ньета до портовых ворот. Он опомнился только, когда в сознание пробился шум неумолчно работающих механизмов, гудки портовой железной дороги и тяжкий шум моря.

Он передернул плечами под мокрой курткой, в которой болталась тяжелая связка ключей, потом независимо сунул руки в карманы и начал спускаться по лестнице. Восточная часть Карамельной бухты уже окрасилась розовым, летние ночи короткие. Дождь утих и мостовые начинали парить, высыхая.

На душе у Ньета было тяжело и он побрел к морю, мимо приземистых офисов судовладельческих и транспортных компаний, мимо курганов кварцевого песка и светлого щебня, мимо штабелей кедровых бревен, которые везли из Доброй Ловли.

Катандерана испокон веков торговала и с севером и с югом.

Схваченное каменными тисками молов, море лежало далеко внизу, обманчиво спокойное, смирившееся.

Соленая вода плескалась в доках, между стрелами причалов, шла мелкой рябью, не притязая на большее.

Ньет чуял, как ходят на глубине рыбы, как втекает в бухту пресная вода забранной в трубу Ветлуши и Королевского канала. Как покачиваются на несильной волне тяжелые тела кораблей, и натягиваются железные якорные цепи.

За всю жизнь ему не приходила в голову мысль, что до моря можно дойти посуху.

Как завороженный, он смотрел на объеденную портовым строительством береговую линию, на серое бесконечное пространство за ней и на вспыхивающие белым крылья чаек.

Гибель себе подобного для фолари – неприятное, но обычное дело.

Что там с этим у людей – Ньет не знал.

Целыми веками они строят и строят, сминают реальность, как тряпку, выгораживая себе клочки обжитого пространства. Так им кажется безопаснее. Но в складках часто могут спрятаться и другие.

В порту, как и в городе, были слепые пятна, нехоженные людьми закоулки, целые заброшенные доки, в которых стоит зеленоватая вода и гуляет эхо. Так получалось, что среди кипящей днем и ночью портовой суеты эти места оставались пустыми и редко кто попадал туда.

В потерянных доках были свои жители.

Человек сказал бы – Ньетовы братья и сестры, но фолари не признают родство.

Ньет прошелся по причалу, зажмуривая глаза от яркого света восходящего солнца, повернулся к берегу спиной. Снова длинно прогудел поезд, и каменный блок, опутанный тросами, поплыл по воздуху, болтаясь под стрелой крана.

Оборванная компания появилась незаметно, не слышно, как всплывает из глубин пузырь воздуха. Ньет только и успел, что обернуться.

– Глядите-ка, пресноводное к нам пожаловало, – раздался неприятный тягучий голос.

– Ты смотри, бульк и потонешь, – поддержал его другой. – Тут у берега высоко.

– И глубоко.                                          

– И вода солееееная.

Трое приморских фолари стояли в самом начале причала, перегораживая путь к спасению. Лохматые, до черноты загорелые, на скулах и предплечьях тускло посверкивает иссиня черная чешуя, одежка затрепанная, выгоревшая на солнце. Трое – нет, четверо, еще одна девица, то ли пьяная, то ли больная, висит на локте одного из забияк, безучастно смотрит вперед белыми, как у снулой рыбины, глазами.