Марина Дяченко - Мизеракль Страница 15

Соарен плотоядно урчал, нанося на доску линии и символы. Соарен лоснился удовольствием; казалось, он гонит добычу. Казалось, рот его полон горячей сладкой слюны; он раскачивался на стуле, его танцующий грифель плевался молниями, и там, где коленчатые стрелы попадали в столешницу, возникали горелые пятна.

На лице Лива лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Доминика избегала на него смотреть. Давай, бормотала она, сжимая кулаки до боли в ладонях. Давай, давай, ну пожалуйста…

Соарен с рыком начертил на своей доске округлую, судя по движению его руки, петлеобразную фигуру. Лив вдруг отшатнулся, будто его ударили по лицу. Деревянный грифель в его руке вспыхнул, как щепка в костре, грифель горел, но Лив продолжал писать, и с лица его не сходило мучительное выражение человека, решающего тысячу задач одновременно…

Потом грифель рассыпался пеплом. Лив удивленно глядел на свою доску, потом на руку и снова на доску; Соарен, хохоча, завершал комбинацию. Росчерк – Лива отбросило, будто толчком, затылок его ударился о стену…

Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.

Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.

Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.

Соарен занес свой стержень. И, прежде чем опустить, мельком глянул на побежденного.

Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.

Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.

Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал, казалось, на стержне его путаются безумные кружева…

Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.

Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.

– Давай! – закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла. – Мизеракль!

Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком – все громче и громче.

Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.

Соарен взвыл.

В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».

А потом утробный рев Соарена распался на многоголосый вой внезапно возникшего хора; басовитые раскаты сменились сначала криком теноров, а потом нестройным визгом множества мелких тварей.

Соарен опрокинулся на бок – вместе со стулом. Из тела его один за другим вылетали, как брызги, крошечные существа, похожие на членистых червячков; каждое из них кричала, проклиная Мизеракля, грозя и ругаясь.

Тварей было несчетное количество; они вырывались из тела, как струи фонтана, падали на деревянный пол и исчезали в моментально прогрызенной дырочке. Через несколько секунд писклявые крики стихли – тело Соарена оседало, будто из него выпустили воздух, и вскоре осело совсем. Осталась одежда – рубаха, вложенная в жилет, жилет, вложенный в куртку, штаны, вложенные в сапоги…

Доминика шумно хватала ускользающий воздух.

Лив, сидящий за столом, не пошевельнулся. Рука по инерции нанесла несколько знаков – и замерла. И остановились глаза.

Рерт встал. По широкой дуге обошел то, что осталось от тела Соарена. Подошел к сидящему Ливу, наклонился, тронул за плечо:

– Мизеракль…

Лив не двигался.

– Мизеракль. – В голове Рерта был страх. – Эй, Зубастик…

Доминика подошла, не чуя под собой пола. Остановилась за другим плечом сидящего; увидела доску – воск, освобожденный от чар, оплывал, и последние строчки, написанные несколько секунд назад, скатывались мутными потеками.

– Лив, – сказала Доминика, не решаясь коснуться его плеча. – Лив, вы… ты меня слышишь?

Рерт протянул руку. Взял из застывших пальцев Лива покореженную шпильку; подержал на ладони. Перевел взгляд на Доминику.

– Ему нечем было писать, – сказала она, будто оправдываясь.

Рерт что-то пробормотал – она не разобрала слов.

Левая рука Лива лежала, впечатавшись в теплый воск. Под ногтями запеклась кровь. Синие жилы казались раздутыми, как весенние реки.

– Что значит «Мизеракль»? – спросила Доминика.

– «Чудо, совершаемое из жалости», – глухо отозвался Рерт.

– Из… жалости? – не поняла Доминика.

– Они называют «жалостью» все, что не приносит прямого дохода, – сказал Лив, качнулся вперед и упал лицом в стол, покрытый кожаной скатертью.

Дерево, наполовину умершее еще у себя на родине, проделавшее долгий путь по земле и по воздуху, испоганившее в конце пути лесную аллею Рерта, – это дерево все еще стояло, более того: его натруженные корни потихоньку укреплялись в сытной почве леса.

Доминика, повидавшая слишком много за последних два дня, не удивилась даже тому, что у дерева хватило сообразительности не врастать в землю прямо перед крыльцом: оно отбрело немного в сторону, где и хозяину не мешало, и в то же время оставляло за собой шанс поймать полуденный лучик солнца.

В дальнем конце аллеи появился Рерт. На плече у него лежала лопата; он шел, подволакивая ногу, беззвучно разговаривая сам с собой.

– Что было бы, если бы я открыла моим ключом тот замок… в который вы его превратили?

– Ваш друг снова стал бы человеком.

– А Рерт?

Рерт шагал по направлению к крыльцу. На светлом лезвии лопаты высыхали комочки земли.

Лив вздохнул, покачивая левую руку на перевязи:

– Он был бы унижен… Все эти шутки с превращениями – неприятная рискованная игра.

Доминика невольно взялась за ключ на своей груди. Лив усмехнулся:

– А вы уверены, что он вам нужен – живой? Что тот человек, открывшийся вам в письмах, сможет точно так же открыться, глядя вам в глаза? Вы не боитесь разочарования?

– При чем тут мое разочарование? Я хочу, чтобы он жил…

У нижней ступеньки крыльца Рерт воткнул лопату в землю. Оперся на нее, как на посох.