Марина Ефиминюк - Дорога к ангелу Страница 15

– Почти, почти, – пообещал кудесник, косясь на раненого лучника.

В стеклышках лекаревых очков отразилось пламя факела, но лучнику показалось, что глаза Герона вспыхнули демоническим огнем. Бигдиш окончательно оробел, костеря себя последними словами, что обратился к какому-то шарлатану, явно страдавшему душевным расстройством.

В лекарской палатке остро пахло сушеными травами и стоял особенный запах болезней. Беспокойно горел единственный факел, и полог раздувался на холодном сквозняке. На топчане были аккуратно разложены на чистой тряпице стальные, хорошо отполированные инструменты, от одного вида которых Бигдиш мог бы потерять дар речи, если бы подобной подлости не случилось с ним несколько раньше из-за распухшего, практически не умещавшегося во рту языка.

– Как-то ты невесел, воин, – пробормотал лекарь и бросил в порошок щепоть чего-то ярко-красного и явно очень ядовитого.

Бигдиш только испуганно округлил глаза и промычал нечто нечеловеческое, ему самому непонятное.

– Надо бы бороду побрить, – почмокал губами Герон, прицениваясь к реденькой растительности на вспухшем лице лучника.

Тот только страдальчески замычал, а кудесник уже схватил хорошо заточенный тесак, словно намеревался перерезать пациенту горло. От страха Бигдиш зажмурился, лишь только почувствовав, как острая кромка клинка царапнула кожу. Что-то прохладное легло на горевший огнем порез. Боль медленно отпускала, а лицевые мышцы странно дубели. Одно обстоятельство волновало Бигдиша – от мази шел очень уж неудобоваримый запах, прямо надо сказать, настоящее зловоние. Да такое сильное, что заслезились чуть приоткрытые глаза.

– Вот так-то лучше. – Герон, похожий на придворного живописца, отошел на шаг, приглядываясь к лучнику, потом потянулся и добавил мазок кашицы на скулу. – Вот, теперь все. Смотри, лучник, порез на глазах заживает.

И тут он допустил страшную оплошность: повернул к Бигдишу до блеска начищенный серебряный поднос. Страшная рожа отразилась в нем! Зеленая, перекошенная харя орка с красными больными глазами и искривленным приоткрытым ртом, из уголка которого стекала слюна и виднелись желтоватые зубы.

Но нет худа без добра! У Бигдиша, измученного молчанием последних часов, прорезался голос, да такой громкий, что его испуганный вой походил на предсмертный стон убитого зверя. Герон со страху шарахнулся в сторону, переворачивая блестящие лекарские приспособления, рассыпая их по палатке.

– Кто это?! – орал Бигдиш, как будто ему в филейную часть ткнули раскаленным клеймом. – Бетрезеново отродье, кто в этом зеркале? – визжал он, позабыв про опухший язык.

– Воин, воин, – лекарь меленько замахал руками, – пару дней подержится, потом сойдет. Признаться, я и не подозревал, что тебя этак перекосит от мази. Я ж ее только на псах бешеных проверял…

– На псах?! – вскричал Бигдиш, захлебываясь от возмущения. – Что ж, я не лучше бешеного пса?! Где они? Покажи мне их!

– Да они это… – в глазах лекаря под тоненькими очками еще теплилась надежда на жизнь, – подохли.

– Подохли?! – вскричал Бигдиш и схватил тряпку, пытаясь оттереться от мази, но та намертво въелась в кожу.

– Как? Скажи мне, как я выйду из палатки с такой-то звериной мордой?! – вопрошал он, наступая на вжавшего голову в плечи Герона и размахивая перед его маленьким птичьим личиком тряпицей. – Что же мне, мешок теперь на голову натягивать?!

В лечении радовало одно – к Бигдишу вернулась способность говорить и даже орать, а значит, ничто не мешало ему обложить горе-лекаря цветистыми ругательствами.

– Я тебе дырочки вырежу для глаз и носа! – прорыдал Герон, когда взбешенный лучник схватил его за косматые вихры и, блокируя, ловко зажал голову под мышкой.

– Эй! Ты чего тут? – донесся голос Лукая, сунувшего голову под полог. – Всевышний, помоги, как воняет! – Он шарахнулся обратно на улицу, спасаясь от зловония.

– Лекаря лечим, – пробормотал Бигдиш сквозь зубы и шмякнул в лицо кудесника шмат мази, залепив очки.

Герон скорчился, отплевываясь. Немного погодя, когда зеленый состав хорошенько впитался в кожу лекаря, превращая его в зеленорожего упыря, Бигдиш отпустил беднягу. Герон обиженно чихал и моргал, протирая полой рубахи очки. Лукай заглянул снова, уже не скрывая глумливой ухмылки.

– Чего ржешь? – взвился Бигдиш.

Положа руку на сердце, он бы предпочел сдохнуть от дурной крови, чем показаться в таком виде перед отрядом воинов, весьма острых на язык.

– Зато ко мне вернулся дар речи, – подбодрил лучник сам себя.

– Угу, – охотно подтвердил Лукай, – но пропал человеческий облик.

– Я же говорю, – жалобно проскулил сильно помятый лекарь, – воин, мешочек на голову, и два дня ни хлопот ни забот. Все равно рану прикрыть нужно.

– Нет, ты слышал этого изувера? – бессильно развел руками расстроенный Бигдиш.

– Он прав, – кивнул Лукай и, стараясь сдержать приступ накатывающего хохота, кашлянул в кулак, – лучше надень мешок, а то родная лошадь в таком виде не узнает.

Бигдиш только скрипел зубами, когда на его несчастную голову, скрытую мешком, сыпались шуточки и остроты воинов. Сильно злясь, лучник срывал гнев на виновнике неприятности – лекаре Героне, страдавшем от хламиды на башке ничуть не меньше жертвы лечения.

– Дикарь, никакой благодарности! – каждый раз фыркал лекарь, косясь через дыры в мешковине на порядком озверевшего Бигдиша.

Понадобилось четыре дня, чтобы отряд наконец натешился. Только все равно парочка, вымазанная чудодейственным лекарством, держалась с подветренной стороны, а чаще в самом конце каравана из-за злого душка мази.

Последние дни лицезреть мир Бигдиш мог только через прорезанные в мешковине дыры, а потому он казался ему жутко ограниченным. Лучник вытягивал шею, крутил головой и приподнимался на стременах, чтобы получше разглядеть дорогу, но все равно лошадку шатало, будто пьяную.

Третьего дня на Фогфелловском тракте началось неожиданное потепление. Из низких облаков, затянувших обычно бледно-голубое небо, сыпала мокрая пудра холодного дождя. Дорогу развезло, кони месили копытами ледяную кашу из снега и навоза. В некоторых местах, где путь резко нырял в глубокие ложбины, образовались полноводные талые заводи, в которых то и дело застревали подводы. Маленькие гномьи деревеньки, проплывавшие мимо тракта и похожие на разросшуюся грибницу, потеряли живописность, зато приобрели неопрятный вид из-за развороченных глинистых дорог. Все чаще на обочинах встречались перевернутые подводы с поломанными осями и путники, разбивавшие стоянки недалеко от тракта, не углубляясь в горы. Застыли цепочками остановленные торговые караваны, предпочитавшие переждать распутицу на дороге, нежели потерять лошадей и телеги, а может, и товар. Из уст в уста передавалась весть, что, мол, в окрестностях появилась шайка разбойников, нападавшая на попавших в беду торговцев.