Андрей Стерхов - Атака неудачника Страница 15

Я добиваю сигарету до фильтра, роняю бычок в лужу и объясняю:

— Потому что не терпила я, а — на минуточку — дракон.

— Ну а я тогда барон, — говорит грамотный Тукша и начинает разворачиваться в боевой порядок.

Меня от этой суеты уходящей натуры начинает разбирать смех, еле сдерживаюсь.

— Ты чего, дядя, лыбишься? — из-за широкой спины подельника спрашивает доходяга.

— Видели бы вы себя со стороны, — говорю. — Клоуны. А поди мыслите себя злодеями? Да? Не-а, ни фига не злодеи. Истинный злодей посягает на душу, а вы — на бабло. Стыдно, мальчики.

Доходяга пританцовывает на месте, нервничает. Тукша же — не пробиваем. Не меняя апатичного выражения лица тянет ко мне ручища, пытается схватить за грудки. Я не даюсь, делаю шаг назад, за неимением возможности сконцентрироваться разряжаю кольцо на правом безымянном и, памятуя, что привычные методы убеждения слабо действуют на реальных пацанов, вызываю из Запредельного Строгих Мурашей:

Незримый страж, Врата открой,Впусти сюда кромешный рой.Вас заклинаю, Мураши:Рви, режь, кромсай, кусай, кроши.

После чего, весьма сожалея, что не стоит тут ещё и зелёная «калдина», указываю на четырёхсотый.

— Крыша поехала с перепуга? — интересуется доходяга.

А Тукша всё наступает.

Я молчу, пячусь и гляжу за их спины. Там уже пир горой: мириады мелких крылатых тварей облепили со всех сторон обречённого «мерина» и ну его точить.

В две секунды схомячили.

Когда жуткая туча, исполнив моё заклинание, покинуло Пределы, на том месте, где только что стояла бравая немецкая машина, осталась позорная кучка металлической трухи. Но и она в следующий миг исчезла — сдуло порывом ветра.

— Вот и всё, — итожу я.

Но парни-то ничего не видели, не понимают, о чём это я.

— Что значит «всё»? — чуть ли не визжит доходяга.

А флегматичный Тукша вновь ко мне ручонки тянет.

— Нет тела, нет дела, — говорю я и переиначиваю: — Нет машины, нет аварии.

— Какую-то хренотень, дядя, несёшь, — заявляет доходяга.

Я киваю:

— Согласен. Мало того, считаю, что всякое слово — хренотень. Потому и выступаю против тезиса, который закрепляет за словом привилегированный доступ к онтологической сути в силу того, что оно, слово, является-де неотъемлемой её частью.

Доходяга крутит пальцем у виска, а у Тукши наконец получается схватить меня за плащ. Правда, не надолго. В следующую секунду я освобождаюсь нырком под руку, захожу громиле за спину и, уверенно прихватив за шкирку, разворачиваю на сто восемьдесят. После чего приставляю кольт к его виску.

— Абзац бибике, — говорит Тукша, увидев, что «мерседес» пропал. Почему-то к перспективе получить пулю в мозг он остался равнодушным. Может, что не так с мозгом?

Тем временем потрясенный моей сноровкой доходяга тоже оборачивается, обнаруживает наличие отсутствия и громко икает от удивления. Потом ещё раз икает. И начинает икать беспрестанно.

Странная какая-то реакция организма у паренька, думаю я, и отпускаю Тукшу на волю. А потом, уже затолкав пистолет в кобуру, говорю:

— Урок окончен, все свободны. — И без капли издёвки спрашиваю: — Может, вас, пацаны, куда подвезти?

Ответа так и не получил, а через несколько секунд, оставив сладкую парочку мёрзнуть на инфернальном сквозняке, уже гнал во всю. Нужно было гнать — опаздывал из-за этих придурков. Но как ни гнал, всё-таки на три минуты опоздал.

Самое смешное, что Холобыстин на встречу не явился.

Мало того, когда я вбежал на третий этаж корпуса «Б» Института термодинамики, оказалось, что дверь в помещение, арендуемое редакцией «Сибирских зорь», закрыта. Я подумал, что закрыта изнутри, и постучал, настойчиво так постучал, однако никто не подошёл. Тогда я решил немедленно позвонить господину редактору и высказать ему в свободном стиле всё, что о нём думаю. Но не успел вытащить трубку, как услышал:

— Егор Тугарин?

Спрашивала женщина, чей неясный силуэт вырисовывался на фоне окна в конце сумрачного коридора.

— Да, — ответил я и, не дождавшись продолжения, задал встречный вопрос: — Не подскажите, где Семён Аркадьевич?

— Он не придёт, — сказала незнакомка и стала приближаться.

Одета она была без изысков, просто, но длинный грубой вязки свитер и тёртые джинсы смотрелись на ней так, как на иной куколке платье для коктейлей ни смотрится. А её красота меня просто оглушила. Была она неправильной, нездешней, далёкой от глянцевых шаблонов. Её не портили ни жёсткие складки у рта, ни следы бессонницы вокруг глаз, ни старый шрам на подбородке. Наоборот — эти маленькие изъяны придавали незнакомке шарма и дорисовывали образ «женщина с прошлым».

Слава Силе, подумалось мне, что я не человек. А то пошёл бы и застрелился от осознания, что эта брюнетка не моя и никогда моей не будет.

Ей было между тридцатью и сорока. Самый правильный возраст. И пахло от неё правильно: полынью, чабрецом, мадерой, печёным клубнем и разгорячённой женской кровью. Этот крутой замес в мгновенье ока унёс меня туда, где отчётливо слышались посвист дикого ветра, треск ночного костра и тихая вольная песня. Дышать — не надышаться, слушать — не наслушаться. И плакать от счастья. В голос плакать. Навзрыд.

На даче ночевала, догадался я. И не одна.

С большим, очень большим трудом — «мы с тобой никогда не расстанемся, мы с тобой на даче останемся» — стряхнул я наваждение и, облизав пересохшие от волнения губы, выдавил из себя:

— Мы с ним договаривались. С Семёном Аркадьевичем.

Незнакомка подняла на меня глаза.

— Вместо себя он меня прислал. Сказал, приедет сыщик, жди.

Я молчал, ждал объяснений. И ещё тонул. В глазах её огромных небесно-голубых тонул.

— Он трус, — сказала она с пугающей откровенностью и повторила: — Он трус.

Будто приговор вынесла. Жестокий, окончательный и не подлежащий обжалованию.

— А вы… — начал было я.

Она показала ключ.

— А я не боюсь.

— Я хотел спросить, кто вы.

— Инесса Верхозина, — представилась она.

Освежив в голове список, который давеча предоставил мне господин Холобыстин, я определился: «Верхозина Инесса Романовна, завотделом прозы».

Тем временем она уверенным движением вогнала ключ в замок. Провернула, толкнула тугую дверь плечом и, когда петли пропели «O sole mio», пригласила:

— Входите.

Я остановился на пороге и первым делом проверил наличие гиблых эманаций.

Ничего такого не почувствовал.

Вошёл и осмотрелся.

Увиденное поразило меня. Ещё бы. Разбитые столы, за которыми сменилось ни одно поколение эмэнэсов, расшатанные стулья от разных гарнитуров, два перекошенных, заваленных серо-буро-малиновыми папками, шкафа, сваленные в угол пульманы-инвалиды, а ещё допотопного вида персональные электронно-вычислительные машины фирмы IBM, дешёвые корзины для бумажного мусора, лампы дневного света с пожелтевшими, местами треснутыми плафонами и чахлый столетник в жестяной банке из-под томатной пасты на подоконнике — вся это убогая обстановка как-то не очень сочеталась с представительным образом господина Холобыстина. Тут поневоле удивишься.