Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены Страница 15

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем, чтобы Великая становилась более Великой?

— Спроси у Департамента Пропаганды, по мне — так вздор, но… упаси тебя Бог, Фома, сказать это вслух. Империя — абсолют, а тот, кто сомневается в существовании этого абсолюта — враг. Как здесь поступают с врагами Империи тебе лучше пока не знать, просто запомни: никогда, ни при каких условиях не сомневайся в истинности избранного пути. — Ильяс сжал руку в кулак и со всей мочи врезал по укутанному мокрым мхом стволу. — Это второе правило. И третье — здесь нет друзей, здесь есть камрады, а любой камрад хочет жить и выживать, поэтому, радея о пользе Империи, ежесекундно выискивает врагов и провокаторов…

— Это безумие. — Фома попытался представить жизнь, описанную Ильясом, но не получилось.

— Безумие, Фома, и проблема в том, что ты и я теперь часть этого безумия, а потому, камрад, тебе придется либо принять правила, либо… — Ильяс выразительно похлопал по висящей на поясе кобуре.

Фома не нашелся, что ответить. Выживать… выживать он умеет, например, выжил же в крепости, и в пятне, и в лагере степняков, и даже Она его отпустила, хотя говорили, что она никогда не отпускает жертву. И здесь выживет…

— Ты пойми, — Ильяс нарушил молчание. — Я ведь тоже не сразу привык. Сначала они не верили, что я… агент.

— Предатель, — поправил Фома.

— Для тебя предатель, для них агент, термин не имеет значения. Потом, когда поверили, долго не знали, что делать, кому я нужен спустя сто сорок лет? Жизнь-то на месте не стоит, ну и я стал догонять. Честно говоря, сначала обрадовался, когда все закончилось, противно было: с одной стороны вы, с другой клятва, которую я когда-то давал…

— Ты и князю клялся.

— Клялся. А что сделаешь, если от стражей клятву требуют. На самом деле, Фома, я никого никогда не предавал, я был… ну как бы тебе объяснить, тогда да и теперь таких как я называют «агентами глубокого внедрения». На момент внедрения мне было тринадцать, легенда — послушник, сбежавший из монастыря и мечтающий стать воином, князю понравилось, он вообще дерзких любил… под настроение. Сначала наблюдал. Докладывал. Рос. С каждым днем убеждался в правильности выбранного Империей пути. Когда постоянно видишь, как одни люди унижают и убивают других только потому, что эти другие по каким-то призрачным критериям «неблагородности» хуже первых, становится страшно.

— Здесь лучше?

— Тогда мне казалось, что да, лучше, что Повелители изначально выше любого человека, а значит, справедливы, потому что у них нет причин быть несправедливыми. Князь же — человек, обыкновенный человек с присущими человеческому роду пороками, он вспыльчив и самолюбив, сыновья его — полные уроды, но уроды, облеченные властью. Убить, унизить, изнасиловать, отобрать последнее, обрекая на голод… не из нужды, но забавы ради. Однажды я попытался вмешаться, девушка из пришлых была, светленькая такая, тоненькая, настоящее чудо, а они ее все вместе, по очереди, да стража кругом, одни ржут, другие отворачиваются, чтоб не видеть, а никто остановить не пытался. Я влез, молодой был, глупый… спасибо князю, не дал собаками затравить, только выпороть велел да на месяц в подземелье, на цепь… ну да не о том речь. Мы ведь не о князе говорим, а о верности, о том, что я с самого начала одну клятву дал, ее и держусь, хотя эта Империя на ту совсем не похожа.

Ильяс, подняв с земли круглый камень, подбросил его на ладони.

— А князю бы сдаться, глядишь, и крепость сохранил бы, и людей, так ведь гордость не позволила. Разве ж я виноват, что гордости у него больше, чем ума?

— А остальные в чем виноваты?

— Наверное, ни в чем. Думаешь, мне не тошно? Если хочешь знать, то я за двадцать лет в замке проведенных врос в эту жизнь, семьей обзавелся, жена, дочка… друзья, приятели, знакомые, все умерли, а я живой, и ты живой. Почему вот ты, Фома, сейчас живешь, а другие — Тилор с братом, Селим или Край, или Анджей, почему они умерли?

— Потому что ты нас предал. — Фома совершенно не понимал смысла этого разговора, равно как и того, зачем он вообще сидит и слушает человека, который обвиняя других в лицемерии и лжи, сам совершил страшнейший из грехов.

Впрочем, сейчас Фома думал о грехах и Боге с отстраненным равнодушием, как о чем-то невообразимо далеком и не слишком существенном.

— Не я открыл ворота, я только сделал, вернее, передал предложение Повелителя одному человеку, который это предложение принял. У этого человека имелись и верные люди, и желание жить, и желание властвовать, а вот умирать во имя глупого упрямства он не желал. Разве можно винить? Правда, я не знаю, выжил ли он, все-таки война — странное дело, бывает, что никакие гарантии не спасают от пули в спину. Или газа. Кстати, здесь я не при чем, я понятия не имел, что подобное оружие существует, и что кандагарцы применят его, они ведь обещали сдавшимся жизнь…

— А если бы знал?

Ильяс пожал плечами и тихо ответил:

— Чего гадать, что сделано — то сделано. Если помнишь, я тогда и сам едва… иногда думаю, что лучше бы сдохнуть, чем такая жизнь. Всеобщее равенство, каждому по заслугам, справедливый суд… в Кандагаре найдется место каждому. Меня вот в доследователи определили, сказали, что психопрофиль подходящий, нужно лишь образование соответствующее, а это дело техники. В Кандагаре много техники, но почти вся под контролем Повелителей. То же самое с информацией, люди знают только то, что положено по статусу, одним больше, другим меньше… ученых специально выращивают. Отбирают детишек по сообразительнее и растят отдельно, тот же скот, только вместо молока — разработки. Называется Проект Рационального использования Человеческих возможностей, правда, считается, что возможностей у нас не так много, слабые, глупые, не способные контролировать собственные пагубные пристрастия, поэтому нуждающиеся в постоянном присмотре. Я вот присматриваю за тобой, кто-то за мной, еще кто-то за тем, кто присматривает за мной. Просто и надежно. Ты не представляешь, как мне все здесь тошно. Назад хочу, там хотя бы в душу не лезли и… проще было. Я уже не знаю, кем я стал, не знаю, зачем живу, ради кого… семьи моей нет, умерли давно. Правнуки? А нужен я им? Или они мне? Незнакомые люди… кругом одни незнакомые люди, и поговорить не с кем. Ты не представляешь, как тяжело, когда совершенно не с кем поговорить. В тишине сидит безумие…

Фоме было жаль этого человека и вместе с тем… сам виноват. Ильяса никто не заставлял идти на предательство, так чего же он хочет? Попросить прощения? У кого? Фома простит, но остальные-то мертвы. Или прощение ему не нужно? Что тогда? Поговорить?