Кристофер Сташеф - Мудрец Страница 15

— Волхвы пользуются магией?

— Да, но не такой, как я. Я начинал как шаман, и моя магия построена на этом.

Гном затрепетал и выпалил:

— А я смог бы тоже стать шаманом?

Миротворец какое-то время сидел и изучал глазами маленького человечка, а потом медленно произнес:

— Не могу сказать точно. Конечно, ты можешь научиться какой-нибудь магии, по крайней мере нескольким простым заклинаниям, а будучи гномом, ты скорее всего можешь постичь больше человека.

Йокот понурился:

— У меня мало способностей, хоть я и гном.

— Возможно, — согласился Миротворец, — а может быть, у тебя другой дар, не такой, как у других гномов.

В глазах Йокота блеснула надежда.

— Я сказал: «возможно», — предостерег его Миротворец. — Может быть, да, а может быть, и нет. Если в тебе есть задатки шамана, я их увижу.

— Как вы их увидите?

— По некоторым знакам. — Миротворец раздраженно нахмурился. — Первый из них — жуткое любопытство по отношению к миру вокруг нас, — можно даже сказать, докучливое любопытство, от которого тошно всем остальным окружающим.

Йокот понял намек и хотел уйти.

— А второй — чувство равновесия, основа понимания мира, — добавил Миротворец мягче. — Шаман от рождения наделен особым восприятием окружающего мира, предметов и стихий, он также по-особому чувствует свои собственные силы, но немногие смогли бы объяснить это словами, прежде чем не обучатся шаманскому искусству. Они просто знают это, вот и все.

Плечи Йокота поникли.

— У меня нет такого знания.

— Может быть, нет, а может быть, есть... Ты не можешь этого знать, даже если это знание было в тебе всю жизнь, потому что не можешь представить себе, что чувствуют те, у кого этого знания нет. — Он ткнул своим посохом в сторону догоравшего костра. — Почему он горит?

Йокот повернулся, удивленный таким очевидным вопросом.

— Ну... потому что дышит воздухом и ест дерево.

— Если ты способен говорить о костре «дышит» и «ест», то у тебя, возможно, есть то чувство, о котором я толкую, — сказал ему Миротворец. — Большинство на твоем месте ни словом не обмолвились бы о воздухе.

— Правда? — Йокот обернулся и посмотрел на старика с недоверием. — Всем известно, что костер душат, засыпая его землей, или топят его, заливая водой!

— Да, но они не задумываются, почему он гаснет, — они знают просто, что, если огонь засыплешь землей или зальешь водой, он погаснет, — улыбнулся Миротворец. — Надежда есть, Йокот. Я пока не могу судить, обладаешь ли ты даром шаманства, но я также не могу сказать, что это не так. А теперь ложись спать, или твои силы во время завтрашнего перехода лишь вспыхнут и погаснут, как огонь.

— Лягу. — Глаза гнома во мраке были раскрыты широко и видели больше, чем глаза Кьюлаэры, а возможно, столько же, сколько глаза Миротворца. — Спасибо тебе, мудрец, за надежду.

— Не за что. Но помни! — Миротворец поднял указательный палец. — Женщина не обязательно полюбит мужчину только потому, что он шаман!

Йокот пошел назад, глубоко задумавшись, улегся и снова укрылся листьями. Миротворец наблюдал за ним с легкой улыбкой и удивлялся тому, что нежданные слезы щиплют ему глаза. Он моргнул, чтобы прогнать слезы, и подумал: «Ах, Рахани! Есть еще люди с добрым сердцем на земле! Насколько проще мне было бы с этим зверюгой Кьюлаэрой, если бы в нем была хоть половина доброты этого гнома?»

И ему показалось, что в криках сов и шуршании листьев он услышал ответ.

Глава 5

Ночь сказала ему: «В Кьюлаэре есть доброта, и не только доброта, но эти качества скрыты».

Рахани ли говорила это или то были собственные потаенные мысли, не выплывшие еще словами на поверхность сознания? «Ты уверена, любимая? Ведь, без сомнения, человек, избивающий маленький народец и женщин потехи ради, — самая гадкая мразь на земле, самая грязная грязь!»

И снова он услышал шепот — а может, слова звучали в его сознании? «Самая грязная грязь — это лишайники, выделяющие воздух, нужный для жизни самых больших животных. Даже такой порочный человек, как Кьюлаэра, может быть очищен от плесени, коей покрыт, и тогда доброе внутри него высвободится и засияет. Тогда из его силы и смелости его смогут родиться решимость и другие качества, с помощью которых обычный человек становится героем».

«Что ж, будь по слову твоему, — вздохнул Миротворец. — Но если уж внутри Кьюлаэры скрывается доброта, тогда она должна таиться во всех мужчинах и женщинах».

Но Рахани резко опровергла его слова: «Не во всех, о мудрец. Во многих, возможно, но ни в коем случае не во всех».

Какой глупец будет спорить с богиней? Успокоенный разговором с Рахани, мудрец Миротворец — который, конечно, на самом деле был Огерном — дал ей убаюкать себя, ввести в транс, которым он пользовался, как большинство людей сном. Его тело отдыхало, хотя он сидел, прижавшись спиной к дереву. Разум Огерна спал, хотя он по-прежнему видел свет костра и силуэты своих спящих попутчиков. Казалось, что они далеко, будто рисунки на стене пещеры, освещенной блеском костра. Он слышал совиное уханье, видел, как низко над костром промелькнула летучая мышь, слышал крик ночной птицы, потом увидел, как встал Кьюлаэра. Огерн наполовину пробудился. Верзила по-кошачьи пробрался в темноте, нагнулся и зловеще уставился в немигающие глаза мудреца. Огерн сидел все так же, не двигаясь. Он ожидал, проверяя, насколько храбр этот человек. Кьюлаэра сжал кулак и поднял руку для удара. Но когда он ударил, кулак его встретился с посохом Огерна. Отбросив руку нахала, Огерн заехал ему посохом по голове. Даже не вскрикнув, Кьюлаэра без чувств рухнул к ногам Огерна, а мудрец, довольный тем, что у негодяя хватило смелости напасть на спящего, и уверенный, что снова тот на такое не отважится, опять погрузился в покой, дабы освежить свой ум и душу.

Когда опушку испещрили пятнышки солнечного света, Огерн не спеша отогрелся в его лучах, потом потихоньку принялся разминать руки и ноги, сжимать и разжимать кулаки, без радости вспоминая пробуждение в пещере. Почувствовав, что снова способен более или менее легко двигаться, он встал, осторожно перешагнул через спящего Кьюлаэру, немного походил, потом потянулся, распрямил плечи, готовый снова стать Миротворцем, победителем Зла.

— Вставай, мерзавец!

Он поддел Кьюлаэру посохом. Верзила пошевелился, повернулся на бок, часто моргая. Закрыв глаза, он отвернулся и пробурчал:

— Да иди ты...

Миротворец ткнул посохом посильнее. Кьюлаэра вскричал от боли, подпрыгнул, встал в стойку, но посмотрел на старика, на посох и заколебался.

Миротворец ждал.

Китишейн и гномы проснулись, разбуженные воплем Кьюлаэры.