Акила Лескская - Игры с Тьмой [СИ] Страница 15

— Когда? — обречено поинтересовалась я.

— Через три дня.

— Дьявол, мне что, еще три дня в сокровищницу не лезть? — обозлилась я.

— Придется. Ладно, не переживай так. Что ждать три дня, когда ты ищешь уже тридцать лет? — он стал массажировать мне плечи, предварительно вытрев руки, — ты как всегда напряжена.

— Сейчас мурлыкать начну, — пригрозила я, постепенно расслабляясь под чуткими пальцами своего главы.

— Давай, — разрешил Тениан, — я хоть похвастаюсь, что знаменитая Тьма мурлыкала у меня в руках.

— Муррр, — протянула я, — скажешь кому — обижусь!

— Ладно, не скажу. Еще или хватит?

— Хватит, а то еще растекусь.

Тениан со смешком перестал разминать мне плечи и обнял меня за плечи. Я вздохнула и чуть крепче прижалась спиной к его груди. У нас всегда так. Когда мы находимся в таком…уютном состоянии, нас всегда тянет обнять друг друга. Просто обнять, как в кланах оборотней. Отношения в клане оборотней строятся на прикосновениях. Может быть и из-за этого, Тениан обнимает меня, потому что частичка оборотня проявляется в нем достаточно часто. Это проявляется в том, что его глаза иногда начинают неярко гореть, завораживая своим холодным светом, или вот так прикоснуться.

Я могу с уверенностью сказать, где я себя чувствую в абсолютной безопасности и в комфорте. Это в объятиях Тениана. Мы стояли напротив зеркала, отражаясь в нем.

— Знаешь, Тениан, а мне иногда хочется полностью раскрыться перед тобой, — тихо произнесла я, глядя на главу в зеркале, — мне хочется, чтобы ты увидел, какая я внешне, чтобы между нами не было секретов.

— Тебе же нельзя показывать только свое лицо? — осторожно спросил он, так же глядя на меня в зеркало, — а остальное?

— По-моему, можно, но не желательно, — задумчиво ответила я, — нет такого прямого запрета.

Я высвободилась из его объятий и развернулась к нему лицом, а потом начала снимать перчатки.

— Что ты делаешь? — спокойно вопросил он.

А я лишь сняла свои перчатки, демонстрируя свои белые руки. Тениан взял их в свои и поднес губам, поцеловав.

— Такие белые, — с ноткой удивления произнес глава.

— А волосы еще белее, — усмехнулась я, высвобождая руки и снимая капюшон, скрывающие мои волосы.

— Белые, как снег, — сказал Тениан и провел руками по моим волосам, — и такие мягкие.

— Тениан, закрой глаза, — сказала я, — и не открывай.

Глава не стал спрашивать зачем, а просто сделал так, как я попросила. Я сняла свою маску и прижала ладони Тениана к своему лицу, а потом отпустила.

— Говорят, что у художников руки зрячие, — тихо произнесла я, — посмотри на мое лицо руками, не открывая глаз.

Прикосновения рук Смерти была такими легкими, как будто бабочка касалась моего лица. Пальцы коснулись моих скул, щек, носа, перешли на губы и подбородок.

— Все, — тише, чем шепот, сказал Тениан.

Я надела вновь свою маску, перчатки, спрятала свои волосы под капюшон. Тениан, как только открыл глаза, кинулся к мольберту, начиная рисовать. Постепенно на чистом листе бумаги стало проявляться лицо, мое лицо. Тениан рисовал его, слегка нахмурившись, и так быстро, как будто боялся, что забудет его, что нужно рисовать его, пока он помнит.

Когда он закончил, работа была так восхитительна, как будто я смотрела в зеркало.

— Отражение, — только и произнесла я.

— Ты прекрасна, — ответил глава, — я никому его не покажу.

А я смотрела на свой портрет и думала, что только что полностью доверилась Тениану. А к чему это может привести, я не знала…

Вечер, если это понятие применимо к этому городу, в котором постоянно сумерки, опустился на Виван-оль-Ниль. Стало ненамного темнее, чем обычно. Камин, возле которого сидели я и Тениан в креслах, освещал комнаты теплым желтым светом. Я сидела, вытянув ноги, и задумчиво глядела в огонь. За окном слышались веселые, иногда, пьяные, крики прохожих или стражников. Огромные городские часы, которыми гордились темные эльфы, пробили одиннадцать часов вечера, самая пора для убийц, воров и просто наемников. Абсолютная тишина присутствовала в комнате, потому что мы молчали, думая каждый о своем. Наш момент откровенности и близости прошел, вновь наморозив между нами ледяную, но хрупкую, стену, которую весьма легко разрушить.

В своих руках, как у истинного аристократа, глава Гильдии Убийц держал бокал с вином из тонкого хрусталя. Пламя играло различными цветами в вине, красном, как кровь. Мой на половину пустой бокал стоял на невысоком стеклянном столике. Я, подумав немного, достала свою флейту. Заметив это, Тениан удивленно приподнял бровь.

— Не знаю, — тихо ответила я на его немой вопрос, — просто хочется. Ты не мог бы спеть?

— Ты так давно этого не просила, — сверкнул улыбкой он, — что я согласен. Что петь?

— Послушай меня и узнаешь, — улыбка коснулась моих губ, а я сняла маску и натянула капюшон так, что не было видно моего лица, скрытого густой темнотой.

Тишину почти пустого дома нарушила моя флейта, второй раз за день зазвучавшей в этом доме. Я стала играть 'Песнь Боя', глядя на огонь. Мне эта песня нравилась тем, что она была одновременно со злой яростью и тихой печалью, совершенно точно передавая чувства воина, когда он сражается за свою жизнь или жизнь своей семьи. Тихо запел Тениан, наполняя комнату своим бархатным баритоном. Я закрыла глаза, а мое сознание стало создавать картины того, о чем пел Тениан. Он пел так, как будто вспоминал то, что произошло с ним много-много лет назад, и боль утраты до сих пор не прошла. Многие становятся убийцами из-за того, что потеряли своих близких и начинали мстить. Но постепенно ненависть на весь мир проходила, а работа убивать оставалась. Уйти из этого ремесла не так просто, как кажется. Старые привычки, враги или друзья так просто не покинут тебя, навещая тебя каждый день и ночь. Я знала тех, кто ушел в монастырь, чтобы замолить свои грехи и покаяться перед богами. Мне же никогда не простят того, что я сделала за тридцать лет, за которые себя помню.

На столе зажглась зеленая руна входа, значит, кто-то пришел из наших, наших из высшего ранга. Мы не прервались, потому что достигли пика, того пика, в котором все чувства обостряются, и душа начинает плакать от застаревших ран, которые никогда не заживут, и от глубоких шрамов. У всех есть такие зарубки на душе, кроме детей, еще чистых и невинных существ во всех мирах.

Тениан пел с какой-то злостью, яростью и одновременно с такой горечью, какую так сложно проглотить, словно ком битого стекла. Было похоже, что он плакал с помощью песни, я даже бросила на его лицо взгляд, с каким-то изумлением ожидая увидеть, как в свете огня блеснет хрустальная слеза, катящаяся из уголка глаза по щеке, но его глаза были сухими и смотрели в огонь, как и я, но с какой-то непонятной мне болью. Что было с ним до того, как он стал убийцей? Кого он потерял, что до сих пор оплакивает их смерть? Я никогда не задам этот вопрос по двум причинам: во-первых, он должен сам найти силы, чтобы сказать в слух то, что терзает его душу, а во-вторых, спрашивать о жизни, которая была до того, как кто-то вступил на тропу нашего ремесла, запрещено, потому что можно найти его близких, а это будет не приятно обеим сторонам.