Роберт Шекли - Детективное агенство Альтернатива Страница 15

– Вы пьяны, – сказала Ракель.

– Никто не совершенен, – возразил я.

– Вы узнали что-нибудь о том типе, который, как вы говорили, следил за вами?

– Его зовут Тони Романья.

– Почему он следит за вами?

– Мистер Романья, кажется, не собирался просветить меня на этот счет. Мистер Романья сказал, что он приехал в Париж, чтобы насладиться коротким отпуском и понаблюдать за интересами друга. Что-нибудь из этого имеет для вас значение?

– Это не может иметь отношения ко мне, – покачала она головой.

– А к Алексу?

– Откуда мне знать? Этот Романья не сказал, чего ему надо?

– Ни звука.

– Что мы должны теперь делать? – спросила Ракель, нахмурившись и нежно закусив нижнюю губку.

– Идти обедать, – сообщил я, – в «Дольче Вита» на авеню де Терн. Романья сказал, что это лучшая итальянская еда в Париже.

– Великая новость, – фыркнула Ракель. – Ради бога, я не для того в Париже, чтобы есть спагетти.

– Это единственная зацепка, какая у нас есть, – объяснил я. – Если, конечно, это та зацепка, которая нам нужна.

Кстати, еда в «Дольче Вита» оказалась довольно вкусной, хотя на сей раз я избавлю вас от пересказа меню, упомяну только, что канеллони – трубочки из теста, начиненные мясом, – были исключительные. Вечер, созданный для признаний. Однако никто не подошел к нашему столу, накрытому красной клетчатой скатертью, не наклонился над свечой, отражавшейся в бутылке кьянти, и не предложил: «Я хочу рассказать вам сказку». Впрочем, нечего было сказать друг другу и нам. Ракель казалась озабоченной и подавленной. Она весь вечер явно нервничала и время от времени грызла заусеницы на левом мизинце.

Мы вышли примерно полдевятого и сели в разные такси, потому что они везли нас в разные стороны. Ракель в «Крийон» на площадь Согласия, меня на остаток вечера в кафе, а затем в «Синь» и в постель.

15. КЛОВИ

Когда я вышел из отеля, направляясь на сбор съемочной группы в студию «Гомон» на верху Монмартра, стояло яркое прекрасное утро. Я решил, что надо бы поберечь деньги Ракель, и поэтому вместо такси спустился в метро на станции «Шатле», проехал в вагоне второго класса до «Опера», там сделал пересадку, а затем еще одну на вокзале Сен-Лазар и, наконец, поднялся на поверхность на «Ламарк Коленкур».

Идя по улице Коленкур, я на минутку остановился, чтобы полюбоваться красивой базиликой Сакре-Кер, и потом зашагал ко входу в старую студию «Гомон». Как я слыхал, самую старую в Европе.

Снаружи здание студии напоминало что-то среднее между крепостью и складом товаров. Оно стояло на вершине холма. Вы оставляете тенистую аллею бульвара и взбираетесь по череде ступенек к стальной сетке моста для пешеходов, нависающего над собственностью «Гомон».

Клерк спросил у меня фамилию и рассказал, где должен быть сбор съемочной группы. Я долго шел по коридорам, в которых эхом отдавались мои шаги, миновал занятых техников, совершавших таинственные манипуляции с бобинами пленки, и наконец попал туда, куда, как предполагалось, я и шел.

Или по крайней мере я думал, что попал туда, куда, как предполагалось, шел. Я стоял на огромной глубокой сцене, которую освещали низкие прожекторы. Занавеси кулис были отодвинуты, и там виднелись разбросанные декорации и реквизит: дверь собора в натуральную величину, нарисованный деревенский луг с рекой позади, кафе с настоящими стульями и цинковым баром на переднем плане.

Когда я пересекал сцену, над головой возник луч прожектора, «поймал» меня и вел до тех пор, пока в конце сцены к нему не присоединился второй луч.

Каким-то образом я почувствовал, что мне брошен вызов, поэтому вернулся на середину сцены и поклонился. Прожекторы светили мне в лицо, и я не мог решить, есть ли кто-нибудь вокруг. Но я предполагал, что кто-нибудь услышит меня.

– Мсье и мадам, – начал я, – большое спасибо, это такое удовольствие веселить вас. А как насчет дружных аплодисментов оркестру?

Из темного зала донесся звук аплодисментов, хлопал один человек. Включился обычный свет, прожекторы потухли. В зале и правда сидел один человек. Он встал и направился к сцене. Медленно, нарочито театральным шагом.

Когда он поднялся на сцену, я увидел, что он одет в синий блейзер с белым свитером под ним. Ему было, наверно, лет сорок. Высокий мужчина с подчеркнуто интеллигентным видом. Мне не надо было его представлять – я знал, что это и есть знаменитый Жерар Клови, инфант террибль или, если хотите, шалопай французского кино.

– Отлично, – сказал он. – Вы американец? Поздравляю вас с вашим показом замешательства. Мне особенно понравилось, как вы зацепились за электрический кабель. На вашем лице присутствует выражение мужской наивности, что характеризует вас как очень доверчивого парня. Короче говоря, вы совершенный тип, который может родиться лишь в голове достопочтенного Джима Томпсона.

– Кого? – спросил я.

Нижняя губа Клови изогнулась в неописуемо насмешливой гримасе печали.

– Вы даже не знаете работ лучшего американского автора детективов, знаменитого Джима Томпсона?

Я мгновенно почувствовал к Клови неприязнь вместе с осторожным восхищением его наглостью.

– Нет, я не знаю Джима Томпсона, – подтвердил я. – Я пытаюсь найти следы моего друга, который исчез. Мне сказали, что вы наняли его для вашей картины.

– Как его фамилия?

– Алекс Синклер. Американец.

– Ах, конечно, – лицо Клови просветлело, – мое новейшее открытие. Он само совершенство. Вы принесли мне новости от него?

– Я надеялся, что вы знаете, где он.

– Он начал у меня работать несколько недель назад. На прошлой неделе он не пришел на репетицию. Он не отвечает на телефонные звонки. А я послезавтра начинаю съемки. Откровенно признаюсь, меня это очень беспокоит.

– Мне тоже печально это слышать. Я позвоню вам, когда что-нибудь узнаю.

Клови кивнул, но как-то рассеянно. Его мысли были уже далеко от Алекса. Потом он окинул меня пронизывающим взглядом.

– Могу я узнать ваше имя?

– Хобарт Дракониан.

– У вас есть, мистер Дракониан, какой-нибудь опыт актерской работы?

– Нет, боюсь, что нет. Актерская работа совсем не мой профиль.

– Превосходно. – Клови произнес «пхревосходно». – В этом бизнесе я презираю так называемых профессионалов. Большие тупые лица и жующая дикция. Антонен Арто[13] показал единственно верное направление. Я первый, кто пошел по этому пути. Мистер Дракониан, я бы хотел снять вас в своей картине.

– Вы очень добры, – ответил я, – но об этом не может быть и речи.

– Никогда не обвиняйте меня в доброте, – возразил Клови. – Меня называют прагматиком сверхъестественного. И почему об этом не может быть и речи? У вас на следующей неделе есть что-то более неотложное или важное, чем участие в фильме, который определенно войдет в историю кинематографа?