Лорд Дансени - Рассказы о войне Страница 15

Они убили бы его. Но из-за такого запоздалого отказа, возможно, проклятия вдов могли бы не коснуться его могилы.

Но он не обрел этого. Он сидел в просительной позе. Потом он встал. Тогда он зашагал прочь; его свита последовала за ним. И во мраке огромного кельнского Собора остались вещи, которых кайзер не нашел и никогда не найдет теперь. Незамеченный там, в какой-то тихий момент, был потерян последний шанс человека.

Последний мираж

Пустошь, которую немецкое наступление добавило к владениям кайзера, нелегко представить тому, кто никогда не видел пустыню. Найдите это место на карте – оно полно названиями городов и деревень; оно находится в Европе, где нет никаких пустынь; это плодородная провинция, окруженная известными областями. Конечно, перед нами прекрасное дополнение к имуществу честолюбивого монарха. Конечно, там есть кое-что, что стоит завоевывать, не считаясь с жертвами.

Нет, ничего. Это города-миражи. Фермы выращивают плоды Мертвого Моря.

Франция отступает под имперским нажимом. Франция улыбается, но не ему. Новые города, кажется, принадлежат ему, потому что их названия еще не стерты с карт, но они рушатся при его приближении, потому что Франция – не для него. Его ужасные амбиции творят пустоту, когда движутся вперед, погребая под собой города. Кайзер достигает их, и городов там уже нет.

Я видел миражи и слышал, что рассказывали о них другие; но лучшие миражи из всех – те, описаний которых мы никогда не услышим; миражи, которые путники, лишенные воды, видят в конце пути. Там есть фонтаны, взметнувшиеся над ониксовыми бассейнами, синие и прямые фонтаны невероятной высоты, падающие и заливающие прохладный белый мрамор; туман распылен над их перистыми вершинами, сквозь которые мерцают и слегка колеблются бледно-зеленые купола из древней меди; таинственные храмы, могилы неизвестных королей; потоки, ниспадающие с утесов розового кварца, далекие, но ясно видные, впадающие в реки, несущие удивительные баржи к золотым дворам пустыни Сахара. Этого мы не видели никогда; это видят в самом конце люди, умирающие от жажды.

Именно так кайзер взирал на прекрасные равнины Франции. Именно так он созерцал ее знаменитые древние города, и фермы, и плодородные поля, и леса, и сады Пикардии. С огромными усилиями, с множеством битв он продвигался к ним. Пока он подходил к ним, города рушились, леса высыхали и падали, фермы исчезали из Пикардии, даже живые изгороди пропадали; оставалась лишь голая, голая пустыня. Он был уверен насчет Парижа, он мечтал о Версале и о какой-то чудовищной коронации, он думал, что его безграничная жадность будет пресыщена. Ибо он готовился к завоеванию мира, эта безграничная жадность подгоняла его вперед, как человека во власти жажды влечет к озеру.

Он видит, что победа близка. Но она так же исчезнет в пустыне среди старой колючей проволоки и сорняков. Когда он увидит, что все его амбиции обречены? Ведь его мечты о победе подобны тем последним снам, которые приходят в обманчивых пустынях к умирающим людям.

Для него не осталось ничего хорошего в пустыне Соммы. Бапома в действительности там нет, хотя он все еще отмечен на картах; там только дикая местность – сланец и кирпич. Перонн напоминает город издали, но когда вы приближаетесь к нему, то видите только остовы зданий. Позьер, Сарс, Сапиньи исчезли вовсе.

И все это – мертвые порождения зримой пустыни. Сообщения о немецких победах – миражи, как и все прочее; они также исчезнут в сорняках и старой колючей проволоке.

И демарши, которые напоминают победы, и руины, которые напоминают города, и побитые снарядами разрушенные поля, которые напоминают фермы, – они, как мечты о завоевании и все заговоры и амбиции, остаются всего лишь миражами умирающей династии в пустыне, которую она создала себе на погибель.

Кости лежат в пустыне, кости рассеяны вокруг нее, это самая угрожающая и пагубная пустошь из всех смертоносных мест, которые грозили человеку. Гогенцоллерны теперь льстят себе видением победы, потому что они обречены и готовятся к смерти. Когда их раса погибнет, земля должна снова улыбнуться, поскольку их смертоносный мираж больше не будет угнетать нас. Города должны восстать из праха и фермы должны вернуться; живые изгороди и сады должны показаться вновь; лес должен медленно поднять свои верхушки из пыли; и сады должны возвратиться туда, где была пустыня, чтобы цвести в более счастливые времена, когда все позабудут о Гогенцоллернах.

Знаменитость

Прошлой зимой в Беханьи проходила известная личность. Солдаты, чтобы увидеть его, собирались с квартир по всей Аррской дороге, из Эрвильера и из Сапиньи, из призраков деревень за дорогой, из мест, которые некогда были деревнями, а теперь превратились только в имена. Они проходили три или четыре мили – те, кто не смог забраться в грузовики, поскольку его имя было одним из тех, которые известны всем, не такое имя, какое может завоевать солдат или поэт, но такое, которое знают все. Они собирались там каждый вечер.

На расстоянии четырех миль слева, если вы шли от Эрвильера, орудия грохотали над холмами, низкими холмами, над которыми «сигналки» из траншей поднимают головы и смотрят вокруг – зеленые, желтые головы, которые делают небо больным, – и облака вспыхивают и снова сереют всю ночь напролет. Если б вы подобрались поближе к Беханьи, вы потеряли бы из виду сигнальные ракеты, но орудия продолжали бы грохотать. Глупый маленький поезд частенько пробегал слева, при этом громко свистел, как будто просил, чтобы его обстреляли, но я никогда не видел снарядов, мчавшихся за ним; возможно, это значило, что немецкие стрелки не могли рассчитать, насколько медленно этот поезд ехал. Он пересекал дорогу, когда вы подходили к Беханьи.

Вы миновали могилы двух или трех немецких солдат с именами на белых деревянных крестах – эти люди погибли в 1914-м; а дальше было небольшое кладбище французского конного полка, где в середине стоял большой крест с венком, значком триколора и с именами людей.

И затем появлялись деревья. Это было всегда удивительно, когда вы видели их темные очертания вечером, или когда вы видели их днем и угадывали по виду листьев, настала уже осень или миновала. Зимними вечерами можно было разглядеть только их черные остовы, но это не менее изумительно, чем видеть их зеленеющими летом; деревья у дороги Аррас – Бапом, деревья посреди пустыни в ужасном краю на Сомме. Их немного осталось, только небольшая кучка, меньше, чем пальм в оазисе в пустыне Сахара, но оазис – оазис везде, где бы вы его ни обнаружили, и несколько деревьев уже создают его. Это маленькие участки, разбросанные здесь и там, их достаточно мало, как известно арабам, и смертоносные пески пустыни Сахара никогда не могли их засыпать; есть даже на Сомме уголки, где немецкое зло, повинуясь кайзеру, как песок пустыни Сахара повинуется проклятому сирокко, не сумело уничтожить все до конца. Эта маленькая группа деревьев в Беханьи – один из таких уголков; дивизионный штаб укрывался в их тени; и около них стояла когда-то статуя на лужайке, которая, вероятно, находилась под окнами какого-то прекрасного дома, хотя теперь уже не осталось никаких следов дома, а тем более лужайки и статуи.