Ярослава Кузнецова - Золотая свирель Страница 156

Вон ее сколько.

Кружусь юлой, бултыхаюсь в воздухе, сама себе лгу, вон ее сколько, пей, но я же не воды хочу, я же…

Поздно.

Хлопая разорванным крылом, кувыркаясь и вопя — вниз, в воду, в серое стекло, в непроглядный лед, в пропасть, в полночь, туда, откуда явилась, сгинь.

Глина разъезжается под пальцами, под коленями, скользкие вихры осоки, рыжая пена, осколки раковин. Громоздкая мокрая путаница юбок, не устоять даже на четвереньках, хлопаюсь на бок. Кашляю, корчась, плююсь гадкой тиной, рыбьей кровью, желчью. В легких ворочается затонувшая коряга. Подохнуть бы здесь… чтобы глина всосала без следа. Оох, мамочка…

Лесс, вставай. Посмотри, что ты натворила. Что вы там с Малышом на пару натворили. Ратер. Пепел. Эрайн. Да вставай же ты, уродка убогая! Вставай, чучело! Давай, одну руку, потом вторую… теперь зад свой подыми…

В затылке повернулся какой-то винт, меня сложило пополам и вырвало. Стало немножко полегче, я отползла в сторону и кое-как поднялась. Как могла отжала подол. В глазах плавала муть, я едва видела болотистую низину, заросшую камышом и ракитой. В камышах что-то шевелилось.

Кто-то там был живой.

Шатаясь из стороны в сторону хуже пьяной, спотыкаясь об каждую кочку, я побрела в сторону шевеления.

Сперва наткнулась на дохлую лошадь — живот вспорот, с ребер одним лоскутом сорвана шкура, все четыре ноги переломаны, белые кости торчат как ошкуренные ивовые прутья. Чуть дальше, в затоптанной осоке — сапоги, носками вверх, потом какое-то свекольно-бурое месиво, потом плечи и голова в кольчужном капюшоне — затылком к небу. Если бы меня не прочистило на берегу, то вывернуло бы сейчас.

Потом я набрела на человека, лежащего ничком, раскинув руки и ноги. Куртка из воловьей кожи на спине у него была вздыблена и разорвана, из прорех текло красное. Я наклонилась пощупать у него под челюстью, и он глухо застонал. Ага, живой. Надо бы остановить ему кровь, но я поплелась дальше.

За кустами уловила движение.

— Ратер? Пепел?

— Эй! — откликнулся кто-то незнакомый. — Кто там? Сюда! Помогите нам.

И — кукушоночий голос, теплой волной разлившийся в груди:

— Леста-а!

Подобрав липнущую юбку, поспешила на зов.

Тут камыш был вытоптан, земля разворочена, валялись окровавленные обрывки, лошадиный труп с переломанными ногами и два человечьих тела. Над ними, опираясь на обломанное копье, стоял мужчина, у него под ногами возился еще один, а еще один сидел чуть поодаль, закрыв ладонями лицо.

— Эй, девица! — Человек с копьем прищурился, разглядывая меня. — В реке, что ли, отсиживалась? Давай-ка, беги скорее в город, зови людей. Побыстрее. У нас раненые. — Поморщился и выругался: — Пассскудва!

Тот, кто возился с телом, поднял рыжую голову:

— Леста, твоему певуну, похоже, каюк.

— Что?

Я кинулась вперед, споткнулась о ноги лежащего, грянулась на колени. Серое лицо в оспинах грязи, рот разинут, подбородок в крови. Плечи и грудь сплошь залиты кровью. Я сунула руку Пеплу под челюсть, стараясь нашарить пульс. Ничего не чувствую! Пощупала запястье — ничего. Не раздумывая, пальцами распялила несомкнутые веки, надавила на слепой зрачок — он остался круглым. Ну хоть что-то… Раскопала кровавую слякоть у певца на груди, прижалась ухом. Пожалуйста. Пожалуйста, Господи, что тебе стоит…

Есть!

Тукает там, внутри. Тихонечко, но тукает! Закрыв глаза, шарю по мокрому, липкому, стынущему под руками. С Капова кургана… это я прискакала на буланом коне, это у меня в руках игла и нить, я зашью твои раны, я запру кровавые ворота, я замкну засовы, закрою входы-выходы, и ни капли драгоценной не упадет зря, и весь твой жар и свет, и все твое золото останется при тебе, кому хочешь его дари, а просто так не теряй… конь булан, кровь, не кань, конь рыж, кровь, не брыжж, дерно дернись, рана вместе жмись, белым телом обернись, нет от кости руды, нет от камени воды, по сей день, по сей час, по мой уговор, словам моим замок и запор, замок — в камень, запор — в пламень.

— Дышит! — обрадовался над моей головой Кукушонок. — Ты гляди-ка, дышит! Оклемается, как думаешь?

— Бог даст… — Я запустила руки в кровавое месиво. — Дырки большие, но не глубокие… Ребро сломано… два ребра. Три. — Прислушалась к дыханию. — Легкие, вроде бы не задеты.

Вытерла измаранную щеку мокрым рукавом, посмотрела на Кукушонка.

— Ратери, за помощью тебе бежать. Я тут сделаю, что смогу. Раненых перевяжу, кровь остановлю. Ты сам-то цел?

— Ни царапки!

— Поспеши, парень, — подал голос мужчина с копьем. — Бери людей с ворот, пошли кого-нибудь в замок. Пусть лекаря возьмут… пассскудва! Давай, ноги в руки…

— Ага! — Ратер подхватился и понесся к городу.

— А ты, господин, — я задрала голову к нависшему надо мной рыцарю. На одежде его не видно было крови, только зелень и грязь. С когда-то белого нарамника скалилась собака. — Ты ранен?

— Нога сломана. — Он кивнул на сидящего поодаль. — Посмотри, что с ним?

Человек, скорчившись, прятал лицо в ладонях, раскачивался из стороны в сторону и тихонько подвывал. Я подошла к нему.

— Господин хороший, дай-ка на тебя посмотреть. — Из-под ладоней у него текло красное, котта на груди промокла. Я попыталась отвести окостеневшие руки. — Эй, ты слышишь? Мне надо взглянуть. Я помогу. Ну-ка, пусти меня. Я тебе помогу.

Позволил. Похоже, ему попало на излете Эрайновым хвостом, да прямо по лицу. Несколько глубоких горизонтальных порезов, левая щека вспорота, на спинке носа дыра, в глазницах каша. Но у Мораг было гораздо хуже.