Маргит Сандему - Любовь Люцифера Страница 16

Она почувствовала, что корень весь сжался, словно от чего-то неприятного. Это было удивительное ощущение, она никогда раньше не думала, что мандрагора способна так реагировать на ее присутствие; и это испугало ее.

Или, может быть, это не ее присутствие было неприятно мандрагоре? Может быть, присутствие Пауля? Потому что в его прекрасных глазах было столько свинства!

Она встретила многозначительный взгляд Марселя. Они оба посмотрели на Пауля, который отшатнулся в сторону с побелевшим и застывшим от страха лицом.

— Не бойся, — сказала Сага. — Тебе это не причинит вреда, если ты не представляешь собой опасности для кого-то из рода Людей Льда. А ты ведь не из таких! — с улыбкой добавила она.

Но Пауль успокоился только тогда, когда мандрагора была спрятана. И тогда он произнес в своей обычной легковесной манере:

— Тебе придется продать все это, запомни. И если ты не продашь это, душа твоя будет проклята.

— Нет, эту мандрагору никто не захочет продать, — решительно произнесла Сага, словно спрятанный в коробку корень мог слышать ее. — Кстати, мандрагору невозможно вообще продать, в чем ты, наверное, уже убедился.

И она рассказала легенду о мандрагоре — главным образом, для Марселя, которому она была неизвестна. Легенда о том, что за мандрагору дают все более и более низкую цену, и в конце концов, когда цена уже не может опуститься ниже, человек, получающий мандрагору, отдает свою душу Сатане.

— Это касается обычной мандрагоры, — успокоила она его. — Мандрагора же Людей Льда особенная. Она привязана к нашему роду, она может принадлежать только нам и никому другому. Думаю, тому из нас, кто продал бы ее, пришлось бы очень плохо.

Пауль безнадежно покачал головой. Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что он думал по поводу мудрости — или, вернее, глупости — Саги. Но у него не было желания приближаться к мандрагоре.

Марсель помог Саге перебинтовать ногу. Его руки были необычайно изящными и чуткими. Чувствовать на своей коже прикосновение его рук было для нее куда большим эротическим переживанием, чем близость с Леннартом.

Она задумчиво смотрела на склоненную голову Марселя и его черные локоны. Каждое его движение говорило о том, что он также испытывал к ней странное влечение. Это был колдовской миг в тихом, озаренным вечерним солнцем лесу. Оба ощущали, что вокруг них — и только вокруг них! — существует трепетная аура чувственности.

Он держал ее ступню в своих ладонях несколько дольше, чем требовалось, словно хотел еще на миг сохранить эту связь, это взаимопонимание. Потом он отпустил ее, встал и посмотрел Саге в глаза.

«Господи! — подумала Сага. — Я… Именно это я искала… Любовь. Эротическую близость между мужчиной и женщиной, нечто большее, чем эротика, что адресовано самому сердцу и оставляет там вечное клеймо… Неужели мне предстоит пережить все это?»

И тут же она подумала: «А что же происходит теперь? Умрет ли этот миг нежного, светлого счастья и пылких грез, или же у него будет продолжение? Имеет ли этот миг право на продолжение? Ведь я должна сконцентрировать свои усилия на своей задаче… Имею ли я право допускать такие сильные чувства к мужчине? Шира этого не допустила. Четверо духов лишили ее способности кого-либо любить. И я все время думаю, что меня ждет та же самая судьба, поскольку я знала, что мои чувства к Леннарту не были достаточно сильны…»

Голос Пауля резко прервал ее размышления.

— Выберемся ли мы когда-нибудь из этого проклятого леса? — угрюмо воскликнул он.

Колдовской миг миновал. Сага и Марсель вздохнули, словно после большого физического напряжения.

Пауль был прав, они и сами так думали. Весь день они тащились по сосняку, ступая по мху и колючей хвое, пробираясь через заросли черники под высокими елями, перелезая через замшелые камни, одолевая густой подлесок в смешанном лесу. В густом еловом лесу они царапались о высохшие нижние ветки, то и дело вытаскивали застревающую в кустах тележку. Марсель потихоньку бранился, но Пауль, слышавший это, шикал на него.

— Не злоупотребляй именем Сатаны, — сердито сказал он. — А то он отомстит.

Сага перестала понимать Пауля. Он был такой сложной личностью, не похожей ни на кого из ее прежних знакомых. Грубый и религиозный, добрый и злой.

Да и был ли он религиозным? Он постоянно защищал Сатану, а не Бога.

Тем временем они подошли к большому озеру и направились в обход. Теперь они вышли на открытое пространство и видели уже деревушку с церковью. Но показываться на глаза людям они еще не решались, желая сначала убедиться в том, что они уже в Норвегии.

На дорогу они старались не выходить, хотя время от времени оказывались на лесной тропинке, широкой или узкой. У них не было желания встречаться с кем-нибудь. Один раз они даже слышали разговор. Но люди эти говорили по-шведски.

Они ничего не знали о том, широко ли распространилась холера и много ли людей в лесах знают про эпидемию и про то, что нельзя пересекать границу, но выбора у них не было. И, не говоря об этом вслух, они мысленно отваживали от себя болезнь…

Местность вокруг них стала совершенно пустынной.

Покинув последний привал, они всерьез почувствовали свою заброшенность. Солнце уже зашло за вершины холмов, и, хотя еще не наступила темнота, настроение у всех было мрачное.

Никаких признаков человеческой жизни!

Это был самый глухой участок полей привидений.

Сага шла теперь рядом с Марселем, ища у него защиты, в том числе, и от Пауля. Хотя это было и абсурдно, но он пугал ее своей непостижимостью. Неземная красота, отделяющая его от остальных людей, — это объяснялось, разумеется, его высоким происхождением — и его крутой нрав. Ей становилось все более и более неприятно его присутствие, хотя она и не понимала почему.

Он был неизвестным и непостижимым источником великой опасности — и это все, что она знала.

Его отношение к ним обоим было также двойственно. Марселя он терпел, возможно, потому, что ему требовался попутчик в этих далеко не безопасных лесах. Но Пауль относился к Марселю с унизительным высокомерием знатного вельможи, что сам Марсель воспринимал с сокрушительным спокойствием. Кстати, он все воспринимал спокойно.

Отношение же Пауля к Саге было неустойчивым. То он принимался неистово ухаживать за ней и тут же охладевал к ней на полпути, видя, что это ни к чему не ведет. То он относился к ней так же, как и к Марселю — высокомерно, чуть иронично, словно давая ей понять, как мало она значит для него. То он вел себя как напыщенный диктатор. Но однажды, когда они находились чуть поодаль от Марселя, он схватил ее руку, сжал и процедил сквозь зубы — хрипло, почти шепотом: