Глен Кук - Меченосец Страница 16

Готфрид послушно кивал, почти не внемля. Он боялся и нервничал, ведь никого важней лорда Долвина, отцова сеньора, в жизни еще не встречал.

— Фу-у! — фыркнул Рогала, вдруг остановившись. — Ты только посмотри!

Королевские обиталища поражали роскошью. Несомненно, в древней Андерле Тайс видывал убранства и пышнее, но не среди военного лагеря!

— Они что, серьезно? К чему вся эта показуха? Эх, парень, лучше сразу берись за рукоять. Насядут и задавят.

Готфрид сдвинул перевязь, переместив меч из-за спины на пояс. Одно легкое прикосновение к нему вмиг возродило уверенность. Интересно, это в самом деле клинок или трюки воображения?

Суета в большом шатре вдруг приутихла.

— Отлично, замечательно! — похвалил гном. — Они под впечатлением. Сейчас еще малость похорохориться — я научу как.

Он пропихнулся сквозь толпу зевак у входа, юноша пробрался следом. Рогала прошмыгнул под навес и оказался в огороженной полотнищами приемной, где ряды столов и стража отделяли участников совета от прочего люда. Охранники кинулись наперерез коротышке, но увидели Готфрида и застыли в оцепенении. Никто не посмел встать на пути Меченосца. Вот здорово!

Сзади блеял посыльный рыцарь. Готфрид, нахмурившись, оглянулся, и лепет утих. Вот он, вкус силы и власти. Конечно, меч искушает, лезет в душу, сулит славу, но ведь как это все приятно!

Меченосец с Рогалой шагнули в залу совета, где союзники кричали и трясли кулаками. Короли кляли друг друга за упрямство и глупость.

К новым гостям поспешил побледневший дворецкий — гном отпихнул его, и кто-то властно заревел: «Стража, взять этих двоих!» Готфрид обернулся, посмотрел крикуну в глаза, и тот побелел, начал заикаться. Охрана пропустила приказ мимо ушей.

Юноша погладил рукоять.

— Ага, проняло! — хихикнул Рогала и в наступившей тишине заголосил: — Меченосец! Избранник! Рука Зухры! Всем встать!

Некоторые и вправду приподнялись, но тут же, рассерженные, снова уселись.

Готфрид оглядывал сборище, держа ладонь близ эфеса. Никогда еще он не чувствовал себя столь никчемным, неловким, ни к месту. Перед ним совет всего Запада — о таком юноша и мечтать едва решался. В тесном лесу макушек виднелись семь коронованных. Парень заметил и четверых магистров, не хватало лишь главы Синего ордена. Вокруг королей грудилась свита — герцоги, бароны. Пальцы снова и снова касались рукояти.

В толпе выделялся суровый старик в форме войск Андерле, которого сумятица вокруг Меченосца явно забавляла. Лишь он встретил взгляд Готфрида, не отвел глаз. Могучий, властный человек. Кто такой? Короли с ним на равных, и это при том, что на империю привыкли посматривать свысока, втайне, конечно, ей завидуя. Может, общая угроза понудила снова признать Андерле средоточием знания и мастерства, отдать ей главенство?

Сам не понимая зачем, Готфрид кивнул офицеру. И, высказывая наболевшее, обратился к нему.

— Мы прибыли сюда из окрестностей Катиша, столицы королевства Гудермут, подписавшего прошлой осенью на совете в Торуни союзный договор. Документ этот был подтвержден недавно в Бевингло. Возможно, мы обманулись, ведь мы слишком молоды и неопытны. Возможно, от наших глаз ускользает что-то важное. Но в нашей юношеской горячности мы вообразили, что, в то время как вражеская армия осаждает Катиш и опустошает окрестности, за границей Бильгора те, кто поклялся помочь Гудермуту, отдыхают, утоляя жажду изысканными винами и развлекаясь с разодетыми в шелка куртизанками. Повторюсь, мы весьма неопытны, нас легко обмануть. Кимах Фольстих, величайший из королей, ты где? Где тот, кто обязался защитить мое королевство?

Королем Фольстихом никто себя не признал, хотя и он сам, и множество бильгорских придворных находились в зале.

Готфрид сам удивлялся силе и глубине своего голоса, энергии вложенных чувств, а ведь язык, на котором решил обратиться к собранию, он знал лишь кое-как. Древнепетралийский, язык мастерства и знания, Плаен преподавал самозабвенно и всегда отчаивался от того, как ученики увечат слова. На нем изъяснялись во времена золотого века Андерле и Бессмертных Близнецов. С тех пор он стал церемонным ритуальным наречием, языком дипломатии, используемым, когда обычный казался неподобающе неточным или грубым. Заговорить на древнепетралийском первым в виду тех, кто превосходит тебя рангом и положением, считалось без малого оскорблением.

— В Гудермуте вино превратилось в уксус, шелка разорваны в клочья. Красивейшие женщины королевства рыдают у ног захватчиков, а мужчины вопиют: где же братья, обещавшие в Торуни помощь и поддержку? Где же мечи и копья, столь дерзко потрясаемые тогда? Самые мудрые, бывалые воины, сражавшиеся за других правителей в чужих землях, знающие обычаи союзов, говорят им: «Держитесь. Терпите. Друзья собирают силы, друзья придут». Но даже испытанные рыцари теперь засомневались.

Готфрид медленно обвел взглядом собравшихся, едва ли встревоженных его гневной речью. В их глазах ясно читалось: ты, парень, всего лишь человек, пусть и с Великим мечом.

Из глубины сознания вдруг вынырнуло: это же чужие слова! Продуманные, сказанные много лет назад Оберсом Леком на подобном совете, а теперь всего лишь подхваченные и переведенные. Хоть сам не верил и толком еще не ощутил, но Готфрид уже становился кем-то гораздо могучее простого смертного — тем, кто вобрал опыт и знания множества человеческих жизней. Оставалось только научиться заглядывать в память убитых, черпать учение из нее.

Кимах Фольстих, на чьи плечи юноша поспешил взвалить вину за беды Гудермута, предводительствовал собранием — ведь и войска встретились на его земле, в Бильгоре, и союз держался в большой степени на нем. Кимах встал, выждал паузу в разгневанном ропоте и заговорил — тоже на древнепетралийском.

— А ты кто, явившийся к нам незваным и взявшийся судить королей?

Быстро он опомнился! Его ответ успокоил и прочих, посмотревших на Меченосца уже не со страхом, а с негодованием. Один же из орденских магистров, тучный мужчина в красных одеждах, глядел на зачарованный клинок со страстью, почти непристойной.

— Мой слуга расскажет, — обронил Готфрид, упершись взглядом в толстяка.

Вот так было и с Туреком Арантом: наивернейшие, наинадежнейшие соратники равно жаждали завладеть мечом. Воин пережил множество покушений, попыток кражи. Он не доверял никому, кроме Рогалы, и это в конце концов его погубило.

Гном ответил королю с презрительным фырканьем. По его мнению, бильгорцы просто убивали время. Затем коротышка подошел к низенькому столу рядом с колдуном, пожиравшим глазами Добендье, отпихнул какую-то женщину, уселся на пол, цапнул кусок жареной курицы и принялся поедать. Толстяк побагровел.