Виктория Дьякова - Доктор Смерть Страница 16

— В Версаль, — ответила она. — Как ты понимаешь, это не то место, где может находиться штаб партизанского движения.

— Надо думать, — присвистнул он. — А что мы там будем делать? Знакомиться с музеем?

— Знакомиться с моей душой, — ответила она, — которую ты, оказывается, до сих пор не знаешь. Или не хочешь знать.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Что это значит?

— Это значит, что мы едем ко мне домой, — объяснила она. — Душа человека — это и его дом тоже, или я ошибаюсь? То, место, где он родился и вырос. Вот мы и едем в тот дом, в котором я родилась. Я родилась в Версале.

Он помрачнел.

— Это очень рискованно. Кто сейчас живет в твоем доме?

— Не знаю, — пожала плечами Маренн, — я давно уже не была там. Должна быть домоправительница со своей семьей. Когда я уезжала в тридцать третьем, приказала ей не оставлять дом пи при каких обстоятельствах. Я не могла знать, что снова будет война. Возможно, она уже и не ждет меня, ведь прошло целых десять лет.

— А это твоя домоправительница, ты ей доверяешь? — подозрительно спросил Скорцени.

— Если Женевьева там, то можно быть уверенным, что все в порядке. Ее семья много веков живет рядом с Монморанси, из поколения в поколение работая в нашем доме. Они имеют постоянную ренту и доход. Их верность проверена столетиями.

Скорцени с сомнением покачал головой.

— Поэтому я и просила тебя не брать с собой охрану, — добавила она,— представляешь, если бы мы приехали сюда со взводом солдат на грузовике. Сколько было бы шума. Тогда нас обязательно бы заметили. А так… Надеюсь, что нет. Вот мы и приехали,— она притормозила. — Мой дом. Совсем темный, ни огонька… Мы заедем через задние ворота.

Она остановила машину, вышла. Достала ключи.

— У тебя сохранились ключи? — удивился Скорцени.

— Ты же сам мне их передал в тридцать восьмом году, — улыбнулась она,— среди тех вещей, которые у меня отобрали при обыске. Помнишь?

— Конечно, помню. Я вижу, ты хорошо подготовилась.

— Не могла же я приехать в Париж и не навестить свой дом. Я даже рада, что все так сложилось.

Она открыла ворота.

— Загони машину во двор, — попросила его. — Вон туда, под навес…

— Он сел за руль. Машина медленно въехала на территорию парка и остановилась в укрытии. Маренн закрыла ворота. Шум мотора, должно быть, услышали в доме. Зажглось одно окно, в задней прихожей. Послышался лязг замка и звук открывающейся двери. Голос Женевьевы осторожно спросил:

— Кто здесь?

Маренн, сияя от радости, выбежала на небольшую поляну перед домом:

— Женевьева, это я, Мари.

— Ах, — домоправительница вскрикнула. — Ваше высочество… Неужели… Так как же так…

Дверь распахнулась. Женевьева, кутаясь в платок, в волнении сбежала по лестнице вниз.

— Здравствуй, — Марена обняла ее. — Как ты?

— Да ничего, — от неожиданности Женевьева просто не могла говорить. — Сколько лет, ваше высочество, сколько лет… Мы уже не чаяли вас увидеть… Как же вы, ваше высочество… Как же вы к нам… Где же вы были, ваше высочество?

— Я все расскажу тебе как-нибудь потом,— пообещала Маренн, еще раз крепко обняв се. — А сейчас никто не должен знать о том, что я приезжала. Твой муж дома?

— Дома… И дочка…

— Предупреди их.

— Конечно. Так, входите же в дом, ваше высочество!

— Сейчас, — Маренн обернулась, — Я не одна.

Поставив машину, Скорцени наблюдал за ними. Увидев немецкую форму, Женевьева вздрогнула и как-то оробела.

— Добрый вечер, — пролепетала она по-немецки, нервно дергая концы платка.

— Теперь пойдем в дом, — Маренн легонько подтолкнула ее, — нам здесь нельзя долго стоять. Могут услышать.

Они поднялись на крыльцо и вошли в дом. В коридоре их уже ждал муж Женеьевы. Увидев Скорцени, он явно испугался, но промолчал. Маренн обняла его:

— Я вижу, все в целости и сохранности.

— Все, как вы оставили тогда, мадам, — взволнованно проговорила Женевьева. — Мы все берегли, надеялись, не могли поверить. И вот дождались…

Не выдержав, она заплакала.

— Ну что ты, что ты, — успокаивал ее муж. — Вы насовсем, мадам? — спросил он.

— Нет,— с грустью ответила Маренн. — Всего на несколько часов. И не знаю, когда приеду снова.

Женевьева испуганно подняла голову.

— Ваше высочество…

— Не надо, Женевьева, — Маренн ласково погладила ее по руке. — Не спрашивай ни о чем. Принеси нам лучше что-нибудь поужинать. Мы будем в гостиной. Идем, — она взяла Скорцени под руку, — я покажу тебе свою душу. Ты сам решишь, нужна ли она тебе такая.

Они вошли в зал. Маренн зажгла свет. Вспыхнули огнями хрустальные люстры под потолком. Маренн с радостным смехом закружилась по комнате, скользя ладонями по мебели, прижимая к груди статуэтки и безделушки, целуя перья павлинов в вазах.

— Я дома, я дома,— повторяла она.

Скорцени остановился, глядя на портрет над камином.

— Это ты хотела мне показать? — спросил он. — Это твоя душа?

Она подошла и взяла его за руку.

— Не только это, — произнесла негромко. — Такой я была в шестнадцать лет. Жизнь изменила меня. Но не это главное. Я хотела, чтобы ты увидел этот дом. То, что мне ближе и дороже всего на свете. Чтобы ты знал, где я буду ждать тебя всегда, чтобы ни случилось. Как бы не разбросала нас судьба, здесь ты всегда найдешь меня. А теперь, попробуй, скажи мне, что я не от всей души сейчас, говорю с тобой. Здесь, в родном доме, перед лицом своей юности. Разве могу я лгать? Обещаю — буду ждать тебя здесь всегда…

Вошла Женевьева, неся на подносе вино и закуски.

— Как ваши детишки, мадам? — спросила она, накрывая на стол. — Штефан и Джилл? Выросли, наверное?

— Выросли,— грустно ответила Маренн. — Штефан… погиб. Недавно.

— Штефан?! — Женевьева охнула, как будто ее ранили и чуть не выронила бокал. — Штефан! Да как же так, мадам?

— Война, Женевьева. Идет война. Он был солдатом. Как и его отец. Как мой отец. Ты понимаешь?

— Да, мадам, — Женевьева кивнула, вытирая слезы.

Маренн подошла и снова обняла ее, успокаивая. Потом помогла ей расставить посуду и разложить приборы.

— А Джилл? — спросила Женевьева с затаенным страхом.

— С Джилл все хорошо. Она сейчас в Берлине.

Женевьева вздрогнула и обернулась на Скорцени. Но больше ничего не спросила.

— Теперь у меня осталась одна Джилл, — грустно произнесла Маренн. — Спасибо, Женевьева, ты можешь идти.

В тот вечер они не вернулись в Париж. Позвонив, Скорцени предупредил Кнохена, что подъедет утром прямо к самолету.

Пурпурно-золотой закат пылал над Версалем. Стучались в окна ветки облетевших деревьев, поскрипывали под напором ветра оконные рамы.