Николай Басов - Князь Диодор Страница 16

– Тохта не платить в этот таверна за ночь-лехт, – сказал капитан. – Не самый лушший, могу замечай, и враз – на корапль. А косподин Музда, то есть я-й.

– Вот и познакомились, – усмехнулся все же этому выговору князь и протянул руку. – Наконец-то, – сказал он, словно и не его торопили с выходом в море, а он торопил. Да может, так, по правде, и оказалось.

5

Капитан ошибся, когда говорил, что шторма нет, выходить им пришлось уже в очень грозное море. Когда по корпусу их невеликого, компактного кораблика, больше похожего на сундук, чем на средство передвижения по такой неверной стихии, как море, ударили первые сильные волны, князь Диодор даже удивился. Как многие сухопутные люди, он представлял себе воду как природу мягкую, податливую, уступчивую в любом случае, а тут получалось, что эта самая силища могла мять не то что деревянную обшивку, но и крепчайший по виду набор корабля, хотя некоторые из его деталей были чуть не в толщину человеческого торса.

Но хуже, чем эти волны, оказалось то, что шторм как начался, едва они вышли из Руговского залива, так и продолжился, не затихая ни на мгновение. Капитан-то еще крепился, даже вначале радовался, что они идут так ходко. Он прокричал, наклонясь к князю Диодору, который поднялся на шканцы, чтобы осмотреться, все равно, при такой качке, при всех этих непрерывных ударах и скрипах спать было невозможно даже после бессоной ночи:

– Корош итем, княсь! Лушше-й чем думай я…

А вот князю эта веселость показалась странной. Посудину под названием «Политурс» и как-то там дальше, раскачивало так, что она чуть не задевала воду длинными реями, навешанными поперек мачт. А если и не качало, если в промежутке между волнами вдруг образовывалось нечто вроде ровной воды, хотя ровной воды тут не было нигде, корабль шел вперед, вспенивая воду форштевнем с таким креном, какой неосведомленному князю казался запредельным. Он даже спросил для верности:

– А эта лоханка когда-нибудь прежде ходила с таким наклоном?

– Эт-то ничего, кзясь, эт-то корошо, оч-чень корошо. «Политурс» мошет.

Смотреть на то, что может в действительности «Политурс», князю было не с руки. Вскоре его замутило, в его желудке образовалось что-то, смахивающее на надгробную плиту, и для пищи, которую они вздумали есть, едва погрузились и устроились в двух тесных каютах, и для всего его естества. Просто лежит у тебя внутри некий камень, огромный, который никуда не девается … А капитан так еще и обрадовал:

– Тальше бутет ешь весельш-ей… Поверь, княсь!

Верить в это не очень-то и хотелось, но пришлось. Потому что, действительно, стало «весельше».

К полудню этого не очень ясного дня, солнце, которое все же иногда проглядывало, причем не сквозь тучи, как бывает в степи, а почему-то поверх и сбоку от них, бросая на изрядные волны, с которых ветер срывал брызги, косые лучи, как от далекого маяка… И вот даже солнышко скрылось. Сразу стало холодно и серо, будто в комнате без окон, и люди сделались друг на друга похожими, как схожи между собой все тени.

Брызги с верхушек волн теперь падали сбоку и даже сверху, стоя на палубе, каждый оказывался под частым дождем. Волны тоже перекатывали порой через корабль, от чего корпус ощутимо проседал под ногами, поэтому пришлось спуститься под палубу, не хватало еще, чтобы князя смыло за борт.

И все же он заметил еще одну особенность, вода вокруг них закипела. Вся поверхность тяжелой серой воды, насколько хватало глаз, покрылась пеной. Видимость при этом настолько ограничилась, что князь и не сумел даже рассмотреть, есть ли кто из матросов на мачтах, или там уже никого не было… А ведь кто-то из их компании сказал, что кораблей тут, у выхода из Руговского залива так много, что приходится непременно держать матроса в «вороньем гнезде» на главной, самой высокой мачте, чтобы избегнуть столкновения. Что в этой мешанине ветра, брызг и пены мог видет пресловутый матрос, было загадкой. Князь вообще не понимал, как можно усидеть и не вываливаться сверху на каждом из размашистых качаний, которыми мачты с реями крестили волны за ботом.

Под палубой было лишь немногим суше и теплее. А вот скрипы и стоны корпуса сделались чрезмерными, они даже разделились на разные голоса, и в них наблюдалась некая система. Разные, казалось бы, звуки то сливались и усиливались, как струны на хорошо настроенной лютне, то разделялись вновь, словно спорили, какой из частей корабля было в данный момент труднее… В общем, это могло быть забавно, если бы не веяло такой близкой опасностью.

Отец Иона молился, но был не слишком сосредоточен, и даже некоторые слова, привычные с детства, выговаривал с трудом, словно разучился шевелить губами. И мучительное выражение на его лице показывало, что каменная плита в его желудке еще больше, или более угловата, чем у князя. Поэтому Диодор попробовал его разговорить. Но отец Иона был не в настроении. Он, правда, сел с князем на длинную лавку, но ни о чем думать толком не мог, лишь проговорил, прерывая слова глотательными движениями шеи:

– У меня с морем плохо всегда выходит, князь… Да и имя мое – не вполне морским считается… Ох, батюшки, зря я согласился на это путешествие, плохо закончится, для меня-то в особенности… И в роду у нас всем так доставалось на море, что тетка моей бабушки вовсе потонула где-то у Столпов Геркула.

Под вечер его рвало уже с таким чудовищным постоянством, что князь стал привыкать к запаху всего того, что желудок батюшки извергал в широкий кожаный таз. Бурное море и с ним сыграло свою извечную игру – ослабило волю и даже брезгливость.

Все же он сходил за магом, и Густибус, хотя и сам был зеленее и серее воды за бортом, попытался ослабить муки батюшки. Но то ли врачевателем он оказался неважным, то ли болезнь оказалась непривычной и мудреной для него, но батюшке лучше не становилось. Когда стало уже настолько темно, что даже князь догадался, что наступил вечер, к ним в каюту ввалился грязный матрос с косичкой, вымазанной дегтем, и сообщил с широкой, совсем не подобающей ситуации ухмылкой, что капитан просит князя и остальных присоединиться к нему для ужина.

Весть эта князя определенно не порадовала, но он все же отправился. К нему, как ни странно, присоединился и Густибус. Они уселись в капитанской каюте, им подали что-то вроде плохо приготовленной солонины, которая оказалась настолько жесткой, что проще было бы резать прибрежную гальку. Князь немного пожевал хлеба с совсем неплохим чаем, а потом решился даже на отдающую отчетливой гнильцой яичницу с жареным луком, и… Потом он долго проклинал себя за жадность, потому что выворачивало его куда сильнее и чаще, чем батюшку Иону.