Андрей Мартьянов - Звезда запада Страница 16

Забыв обо всём, до глубокой ночи отец Целестин просматривал драгоценные фолианты и, сам того не заметив, уснул за столом, ибо и критское вино не оставлял он без внимания. И вдруг воображению его представилась болотистая дельта широкой реки, озарённая лунным светом, небольшой вытянутый островок там, где сплошные воды распадались на два рукава, выходящие к морю. На островке пылали костры, ходили люди, у берега стояли, чуть покачиваясь на тихой волне, три длинных и узких корабля, походящие на морских змей, и монах вдруг понял, что на убранном на стоянке парусе одного из них горит синяя восьмиконечная звезда, которую изобразил именно он. И что-то необычное было в этом, с носовым украшением в виде головы медведя, норманнском дракаре, хотя всё как обычно — щиты висят по борту, вёсла на ночь сложены, но… Корма ладьи надвигалась на отца Целестина, притягивая его взгляд. Уже виденный монахом золотой свет заливал потемневшие от времени доски, в центре же этого сияющего ореола… Иисус и Святая Дева Мария, это ж Видгнир! Спит, похоже, но чутко, полусидя, привалившись спиной к бочонку с водой. Сам всё тот же, только лицо обветрилось да волосы выгорели (хотя куда уж больше!).

— Отец Целестин, ты должен меня услышать! — внезапно раздался в сознании монаха голос Видгнира. — Мы теперь домой, осень ведь. До холодов успеть надо. У нас всё хорошо, только Вальтама и Фьернира убили, да с ними ещё десяток. А были мы на реке Данп, да много где ещё. Торин говорит, придём в Вадхейм не позже чем через месяц и…

Видение неожиданно оборвалось. Последнее, что успел заметить отец Целестин, — заходящий огромный серебряный месяц, чей свет отражался в чёрных водах реки…

Монах резко поднял голову, гадая, что же это было. Просто сон или… Он вскочил, выбрался из домика наружу и глянул на небо. Ущербная луна склонялась к горизонту — всё так же, как и над рекой на востоке. Монах в который раз подумал, что надо бросать пить.

Через две недели и пять дней в устье фьорда появились три чёрные точки, а спустя несколько часов глаз уже мог различить сине-голубую звезду на парусе переднего дракара.

Вот и не верь после этого снам!

Все последующие дни Видгнир, не поспевая за собственными мыслями, захлёбываясь, излагал монаху все подробности своего первого похода с дружиной конунга. Отец Целестин умилённо слушал, записывая в свою хронику самые интересные моменты, касавшиеся жизни удивительных народов на востоке; о живущих средь бескрайних лесов племенах словинов, об их богах, статуи коих вытёсывались из дерева, праздновании Дня Середины Лета, свидетелями которого стали дружинники Торина, отдыхавшие в городище на берегу одного из бесчисленных озер Свитьода Великого. Торин закупал здесь впрок на долгую зиму зерно, мёд, смолу и разные прочие товары, запретив своим удальцам устраивать обычные норманнские безобразия, тем паче что в том поселении даны из знаменитого рода Аудлингов держали склады и ремонтировали свои суда, — тут был их передовой форпост для проникновения дальше, на юго-восток, к Каспийскому морю и Константинополю, где они, смирив воинственный нрав, были чуть ли не единственными купцами из Европы. Торин и сам был не промах, и прекрасно понимал, что разбойничать в Гардарике по берегам — только портить дела и себе и другим.

Уже южнее, пройдя по рекам в земли многочисленного племени полян, они встретили самый настоящий город, именуемый полянами Родень. Там Видгнир услышал знакомый говор и подошёл к разодетым в яркие шелка людям узнать, кто они: оказалось, что византийские купцы да миссионеры, прибывшие вместе с посольством императора Феофила в северные земли. Отец Целестин покатывался со смеху, представив себе физиономии надменных византийцев, когда молодой северный варвар довольно бойко заговорил по-гречески, а затем, показывая, что и он не лаптем щи хлебает, начал сыпать цитатами из Писания и из древних авторов. Сказать, что гости из Константинополя были удивлены, значит, ничего не сказать! Видгнир поведал о том, что греки даже пригласили его на свой корабль («большой такой, красивый!»), угощали, восхищались его познаниями, а священник по имени Мефодий подарил Евангелие с рисунками и в роскошном окладе, приметив на груди норманна серебряный крест отца Целестина. Видать, признал за своего и даже приглашал заходить в гости, буде Видгнир окажется в столице Византии.

Родень оказался большим городом, в котором часто бывали и греки, и викинги, и восточные соседи — совсем уж неизвестные отцу Целестину кочевники, — авары и болгары.

Поселение, как выяснил Видгнир, было столицей союза трёх племён, местом большой торговли, весьма, надо сказать, многолюдным. Поджав губы, целомудренный монах выслушал восторженные отзывы о тамошних девицах, кои весьма красивы и любезны. Что именно крылось под словом «любезны», Видгнир не сообщил.

Словом, мальчишка был переполнен впечатлениями от своего путешествия и готов был рассказывать бесконечно. Но отца Целестина более всего волновало только одно — то, что случилось сентябрьской ночью, когда дракары Торина стояли у маленького островка в устье широкой и медленной реки. И в один из вечеров монах таки задал этот вопрос, оборвав рассказ своего ученика о тяжёлой стычке с бургундскими кораблями недалеко от места, где великая река Рейн впадает в море.

— Не знаю, — Видгнир запустил пятерню в густые белые волосы и чуть покачал головой, — я просто уснул, а потом увидел тебя — ты сидел тут, за книгами, и тоже спал. Мне показалось, что ты меня можешь услышать и… — Он вдруг тряхнул головой: — Да нет, не показалось. Я словно знал, что ты меня услышишь, и знал, что ты беспокоишься. Ну и сказал, что всё в порядке, а потом меня разбудил Гуннар, и я не успел договорить. Вот и всё. — Видгнир выглядел как-то виновато. — И сам не знаю, как это у меня получилось. Ты испугался?

— Испугаешься тут. — Отец Целестин потёр подбородок и встал. — У тебя когда-нибудь такое же случалось?

— Да нет… — Видгнир пожал плечами. — В первый раз, но… — Тут он осёкся, словно не желая выболтать какой-то свой секрет. Больше они к этому не возвращались, но монах понял, что попросту стало ещё одной тайной больше в целой коллекции таковых.

Воспоминания сии будоражили отца Целестина, пробиравшегося к дому конунга Торина, что стоял почти на самой вершине холма, недалеко от тына, защищающего поселение. Дом по виду был самым обычным, хотя и поменьше остальных — длинный, бревенчатый, прямоугольный сруб с двускатной крышей и редкими узенькими окнами, затянутыми бычьим пузырём. Света от них было немного, и монах совершенно не понимал, для чего окна вообще прорублены, — помещения и зимой и летом освещались просмолёнными факелами, отчего крыши изнутри покрывались многолетним слоем копоти, не спасали и отдушины в потолке.