Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка Страница 16

   — Дозволит ли почтенный купец обратиться к его дочери? Я филид, запоминатель второй ступени посвящения, я знаю больше сотни больших историй и малых без счета… Прекрасная дева скучает! Быть может, интересный рассказ будет к месту? Не позволишь ли ей задать тему моего рассказа?

   «Отец» кивает. Можно. Все уставились. Хочется стать невидимой, чужое внимание жжет душу. Избавиться, поскорей! А из сердца рвется сокровенное:

   — Про хранительницу этих земель. И не старинное, свежее!

   Услышать, увериться, успокоиться.

   Человек в белой мантии отвешивает поклон.

   — Отличный выбор, о мудрая дева. Обычно мы, филиды, пересказываем старину, а свеженькое излагают случайные свидетели… или даже участники событий, которые, может, и видели все, да каждый со своего места. Я же могу выслушать всех и сложить общую историю, правдивую, интересную и полную. Это работа, и небыстрая, потому мне придется умолчать о том, что вовсе уж близко.

   Полились рассказы, в которые, по очереди, и верилось, и не верилось… Как пришла сестра в одной рясе, а ее из–за ушей за нечисть приняли, а она от такого прозвища не отказалась! Раньше… То–то и дело, что раньше. Тогда, четыре года назад, и то жаловалась: вон, у дяди Григория дочь в броне и с копьем на коне скачет, а я августа — мне нельзя! Потом из–за этого звания стало нельзя даже книги читать и с сестрой разговаривать. Да и титул немного переиначили: «кровосмесительное отродье», вот она кто теперь! Как и Анастасия… Только в ней что–то жительницу холмов узнавать не торопятся. Уши маловаты?

   Так и спросила.

   Филид — так и ответил. Да, маловаты!

   Приложил к голове собранные лодочками ладони, поболтал.

   — У сиды вот такие.

   Зло. Но Констант когда–то и не так передразнивал. Сестра ему как–то пообещала оторвать именно что уши — специальной ухоотрывалкой. Даже ящичек показала: мол, почти доделала… Или он предпочитает отсечение носа? Всего лишь патрикию за оскорбление святой и вечной августы меньше не положено. Зловредный племянник убежал жаловаться отцу… сам получил взбучку, отстал.

   Что базилисса может ходить с непокрытой головой и открытыми ушами и не сгореть от позора, на собственном опыте убедилась.

   Сказитель только собрался продолжать, а Баян возьми и спроси:

   — А нельзя ли ее как–нибудь увидеть, хранительницу? Хотя бы издали?

   — Просто, почтенный гость, — сообщил филид. — Вот поговорить — трудней. Нужно интересное ей дело. А увидеть ее проще всего утром, если с улицей повезет… Каждый день по городу бегает. Несправедливость высматривает.

   — Просто? Пешком? Не в носилках, не в возке?

   — Именно так. И вот что… Увидишь — дорогу не заступай, она всегда торопится. Шапку скинуть не забудь. Ее не уважать — не уважать Республику, то есть всех граждан. А потому — очень могут побить, особенно иноземца. Кажется, все. Удачи!

   Завтра! Завтра удастся увидеть сестру. До вечера — ответы невпопад, и даже люди казались добрыми и неопасными, как в далеком детстве. До башни… Ох, как же она может теперь в башне жить? Может, думает, лучше самой закрыться? А еще — как ей пригодилась кривая сабля!

   Тут вспомнился причал. «Всякая свободная отвечает за свои слова». Августа — тем более! Пришлось беспокоить «отца».

   — Саблю? — удивился тот, — Стоило бы и поучить — и их, и тебя… Супруге хана стоит владеть клинком, но мы немного отложим уроки. Завтра утром узнаем, правит здесь твоя сестра или языческое чудовище, что только распустило слухи. Тогда и решим: тут сабле учиться или ехать в Африку, к дяде Георгию. Хорошо?

   Опустился на колено, держит руки в своих… Смотрит в глаза — снизу вверх.

   — Хорошо. Завтра!

   И, когда он уже шагнул к двери, добавила:

   — Кровосмесительное.

   — Что?

   — Чудовище. Кровосмесительное. Как я!

   Когда вышел — села на постель. Только что верила каждому своему слову, а тут…

   Вспомнился рассказ филида, другие слухи… Масло. Пение. Сидение на пятках. Это она откуда придумала?

   Села в постели. Ноги под себя подвернула. Выпрямилась. Кажется, так? По крайней мере, ничего не болит. Все равно — странно. Страшно! И даже плакать нельзя! Разве завтра… Когда страхи разнесет ветер!

   Заснуть так и не довелось, пока окно не посветлело. Только зевнула — уже от усталости — заглянули охранницы. Анастасия, словно не было бессонной ночи, вскочила навстречу. Сегодня! Сейчас!

   Несмотря на весну, стужа усилилась. В Константинополе в такие дни ставят легкие стены на форумах, перекрывают улицы навесами, чтоб ветер не так гулял, чтобы бездомный люд не перемерз. Здесь бездомный жив не будет! На стылые камни ранних прохожих гонит дело или государственная служба. Да и не так все плохо, когда поверх кунтуша наброшен плащ. Как завернуть в него августу? Просто: сперва набросить на плечи, потом запахнуть полы: левый край забросить за правое плечо, правый — за левое. Они не убегут, в них грузики вшиты — если быстро идти, по спине хлопают. Вот и все о дурной погоде: сквозь плотную шерсть ни ветер, ни дождь не пробьются.

   Вот нужная улица, нужный угол. Остается ждать, но разве можно ждать единственного дорогого себе человека — спокойно? Анастасии кажется: вот прибежит сестра, к ней прислониться — и четыре года кошмара исчезнут, а останется женская половина Большого Дворца, и старшая сестра, ведущая ее за руку… Куда? Неважно, хоть и на экзамен. Даже если опять будет неправильно подсказывать.

   А если не сестра? Саженцы–деревца размахивают полуголыми ветвями, словно ветер утащил у них главное, любимое. Мимо торопятся первые прохожие — шапки, вороты, капюшоны. Здесь женщины ходят с непокрытой головой. Говорят, нельзя прятаться от Господа — зато от ветра и дождя — еще как! Сестры все нет и нет. На башне часы. Странные. Два круга — быстрый и медленный — проносят цифры мимо неподвижных указателей. Слева — медленный круг — часы. Справа быстрый — минуты. А сколько времени — не поймешь. Цифры — чужие, незнакомые. Холод достает до сердца — Августина наверняка сделала бы часовую машину со стрелками, как в Афинах, и цифры подписала бы римские.