Татьяна Коростышевская - Внучка бабы Яги Страница 17

Я рысью кинулась к сундуку. Ёжкин кот! Это ж откуда у меня столько барахла насобиралось?

Погода радовала — мороз и солнце. Благодать! Зигфрид чинно топтался у крыльца. Вскинул голову, когда я вышла, уставился во все глаза и даже, кажется, дышать стал с перебоями — через раз. Не нравится? Подумаешь! Сам-то не принц заморский. Небось, всей деревней ему одежу справляли. И зипун, хоть теплый и добротный, но явно с чужого плеча — вон как на локтях-то затерся. Все равно обидно. Поэтому буркнула неприветливо:

— Рот закрой, горло застудишь.

— Ну просто Снегурочка! — отмер парень.

Уф! Значит, все-таки от моей красы ненаглядной ошалел. Я оглядела свою голубовато-белую шубку, поправила на затылке меховую шапочку и про себя помянула добрым словом Ляксея, который мне на эту красоту шкурок насобирал. Эх, жаль, простые катанки обуть пришлось — сапожки не в пример лучше смотрелись бы. Да только вот в такой мороз без пальцев на ногах остаться можно. Так что, как говорит наш староста под третью чарку, здоровье дороже. Я сразу повеселела.

Протиснувшись гуськом на укатанную общую дорогу, мы пошли рядом. Не сговариваясь, повернули направо — к реке. Барон бросал на меня косые взгляды и начинать непринужденную беседу не торопился.

— А она, говорят, совсем дурочка была… — начала я.

— Кто?

— Да Снегурка наша. Знаешь, на другом краю бирюк живет, то ли Роман, то ли Богдан — сейчас не упомню…

Зигфрид попытался поправить очки и покачал головой:

— Нет, не знаком.

— Ну так вот… — продолжила я. — Давно дело было, годков тридцать назад, как раз под конец освободительной войны. Ну, когда наш теперешний князь Стольный град брал, то есть освобождал из рук коварных узурпаторов…

Я села на любимого конька — страсть как люблю истории рассказывать. Зигфрид оказался слушателем благодарным: не перебивал, кивал в нужных местах, даже за локоток меня ухватил, чтоб ни словечка не упустить. А я разливалась соловьем:

— И к делу князюшка подошел с размахом — наемников нагнал видимо-невидимо. И северные варвары были со своими шаманами, и восточные колдуны, и… Да кого только не было! Даже дюжину боевых големов на штурм пустил.

Тут барон так стиснул мою руку, что я вскрикнула:

— Полегче, я-то не из глины!

— Прости, — смутился студент. — Я вашу новейшую историю плохо знаю. Как же ему удалось такое разношерстное войско собрать, да еще и под стены привести?

Вопрос был скользкий, углубляться в него не хотелось, поэтому я ответила кратко:

— Вещуны Трехликого порталы навели. Ты же знаешь, они мастера перемещений…

Зигфрид, видно, хотел еще что-то уточнить, да только я ему вопроса вставить не позволила, затарахтела, как глухарь на токовище:

— А дело было так. Возвращался в далекие жаркие страны докс Шамуил, чьи глиняные великаны сыграли решающую роль при штурме. Доксы считаются в народе людьми прижимистыми, чтоб не сказать — скаредными. Правда это или нет — судить не нам. Только Шамуил полностью народному мнению соответствовал. Он благополучно развеял своих кукол сразу после победы — их транспортировка обошлась бы дороже, получил с князя причитающуюся плату и не торопясь, пешочком, опять же в целях экономии, двинулся в родные края. Путь его проходил через Мохнатовку. На ночлег остановился он в халупке нашего то ли Романа, то ли Богдана. Не, вспомнила — Мирон того деда звать. А чтоб денежку не тратить — заплатил за постой кусочком пергамента.

— С формулой? — ахнул студент.

Я хихикнула:

— Ну да! Одним из тех, которыми он свое воинство оживлял. Докс рассудил, что колдовство слегка повыдохлось, ни на что большое силы его уже не хватит, а бирюку в хозяйстве — в самый раз. Ну дальше ты, наверное, догадался…

— Нет, нет! Требую продолжения истории.

— А дальше — как в сказке. Тогда Мирон еще не отшельничал, хозяйка у него была. Тоже, представь себе, баба скопидомная. Только дед за глину — помощника себе лепить, она в крик: «Ты чего добро переводишь! Лучше печь с того боку подмажь!» Дед в спор, она за ухват. Так до зимы и спорили. А потом Мирон плюнул и слепил девку из снега, оживил ее пергаментом, назвал Снегурочкой. И хорошо слепил — талант у деда оказался. Она у стариков во дворе жила, в избу-то ее боялись заводить, чтоб не растаяла. Красивая, говорят, была — сама беленькая, глазищи синие огромные и русая коса до самой земли. По деревне шла — мужики цепенели. Правда, говорить не могла, только мычала. Видно, дед что-то с заклинанием напортачил.

— Идеальная жена! — закатил студент свои бесстыжие глаза. — Прекрасна, как богиня, и молчалива, как мрамор. Весной она растаяла?

— По легенде, ее Мороз Иванович себе забрал, то ли внучкой, то ли еще кем… Только я думаю, точно растаяла.

— И на основании чего фройляйн делает такие выводы? — продолжал веселиться Зигфрид.

— Ну это же скаредная баба Мирона потом на колобка по сусекам скребла. Скорее всего, ему Снегурочкин пергамент по наследству и перешел.

— А неблагодарная ватрушка, не мешкая, сбежала от своих благодетелей. Эту сказку я записывал, — подвел итог студент. И в подтверждение своих слов пропищал тоненьким противным голосом: — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.

— Садитесь, фон Кляйнерманн, отлично, — поддержала я игру.

Вот так, дурачась и подначивая друг друга, мы и дошли до цели. На смородиновом крутояре не протолкнуться — гуляет народ. Корочун сегодня — самый короткий день в году. Большой праздник. Нарядные краснощекие девицы вышли себя показать, парни — на красавиц посмотреть, а кто постарше и посолиднее — развеяться, отдохнуть от целого года тревог и забот. Песни-пляски, снежки да салазки, прямо на середине реки расчистили мужики место под каток. Ходит-бродит с лотками промеж гуляющих торговый люд — кому прянички, кому конфеты-мармелады или печенье, а кому и чего покрепче да пожиже — на любой вкус товар сыщется, на любую мошну. И разносится над толпой веселая морозная песня:

Ах ты, зимушка-зима,Ты холодная была.Ты холодная была,Все дорожки замела.Э-эй да люли,Все дорожки замела.Все дорожки и пути,Негде всаднику пройти.Э-эй, да люли,Негде всаднику пройти.

Зигфрид с кем-то здоровается, отвечает на поклоны, улыбается. Почти своим стал студент. Угол ему у себя Платон Силыч выделил, столоваться с домашними завсегда приглашает. Значит, барону в нашей деревне почет и уважение. А может, староста его женить надумал? А что? У Силыча три дочери на выданье. Не все ж им по вечерам под окнами прясть в ожидании суженого. И на меня деревенские внимание обращают. Только внимание неприветливое, настороженное. Ну да ничего, мы привычные… Однако бессмысленное хождение начало меня утомлять.