Питтакус Лор - Сила шести Страница 17

— Ни черта себе! — говорит Сэм с изумленным видом.

— Ты их вытащила? — спрашиваю я Шестую.

Она кивает.

— Едва успела.

— Я тоже, — говорю я.

Я забираю у Сэма Ларец и подаю Шестой. Сэм поднимает наши сумки.

— Почему ты мне его отдаешь? — спрашивает Шестая.

— Потому что надо делать отсюда ноги! — говорю я и забрасываю Сэма себе на плечи. — Держись! — кричу я.

Мы бежим в сторону от реки в глубь холмов, Берни Косар летит впереди в обличье ястреба. «Пусть копы теперь попробуют нас догнать», — думаю я.

С Сэмом на плечах бежать трудно, и все же я бегу втрое быстрее, чем мог бы он. И гораздо быстрее, чем любой полицейский. Их крики замолкают вдали, и кто поручится, что они вообще нас преследуют после того, как оба вертолета разбились вдребезги?

После двадцатиминутного спринта мы останавливаемся в маленькой лощине. У меня по лицу льется пот. Я стряхиваю с плеч Сэма, он бросает сумки. Приземляется Берни Косар.

— Похоже, после этого мы снова окажемся во всех новостях, — говорит Сэм.

Я киваю.

— Скрываться гораздо труднее, чем я думал.

Я нагибаюсь вперед и упираюсь ладонями в колени, восстанавливая дыхание. Я улыбаюсь, и вдруг от всего случившегося меня разбирает нервный смех.

Шестая криво ухмыляется, удобнее перехватывает Ларец и начинает подниматься на следующий холм.

— Идем, — говорит она. — Мы еще далеко не в безопасности.

8

Мы садимся в Теннесси на товарный поезд, располагаемся поудобнее, и Шестая рассказывает, как их с Катариной схватили на севере штата Нью-Йорк всего через месяц после того, как они едва спаслись от могадорцев в Западном Техасе. Провалив первую попытку, могадорцы на этот раз все хорошо спланировали, и, когда они ворвались в комнату, их было больше тридцати. Шестая и Катарина сумели нескольких убить, но их быстро связали, сунули им кляпы и чем-то одурманили. Когда Шестая очнулась — понятия не имея, сколько прошло времени, — она была одна в камере внутри полой горы. Только потом она выяснила, что находилась в Западной Вирджинии. Шестая узнала, что могадорцы целый месяц были у них на хвосте и наблюдали за ними в надежде, что они выведут их на остальных. Мысль была, по словам Шестой, такая: «Зачем убивать одну, если где-то рядом могут быть и другие?» Я нервно ерзаю, когда она это говорит. Может быть, за ней все еще следят и только ждут удобного момента, чтобы нас убить.

— Они поставили «жучок» в нашу машину, пока мы ужинали в ресторанчике в Техасе, и ни одной из нас даже не пришло в голову ее проверить, — говорит она и надолго замолкает.

Если не считать железной двери с открывающимся окошком посередине для раздачи еды, вся маленькая камера — два с половиной на два с половиной метра — была каменной. В ней не было ни кровати, ни унитаза, и было черным-черно. Первые два дня прошли в кромешной темноте и полной тишине, без еды и воды (хотя при этом Шестая не чувствовала ни голода, ни жажды. Как она сказала, потом она узнала, что это благодаря действию заклятия). Она начала думать, что о ней забыли. Но она не была настолько везучей, и на третий день они за ней пришли.

— Когда они открыли дверь, я сидела, забившись в дальний угол. Они окатили меня ведром холодной воды, подняли, завязали глаза и потащили.

Сначала ее тащили по тоннелю, потом позволили идти самой в окружении десятка могадорцев. Она ничего не видела, но много слышала: вопли и крики других узников, почему-то оказавшихся здесь (при этих словах Сэм напрягся и, казалось, был готов прервать ее вопросами, но промолчал), рев чудовищ, запертых в своих клетках, и лязг металла.

Потом ее бросили в какую-то комнату, приковали запястьями к стене и сунули кляп. Они сорвали у нее с глаз повязку, и, когда она присмотрелась в темноте, то у противоположной стены увидела Катарину: тоже прикованную и тоже с кляпом. На вид ей было очень худо, гораздо хуже, чем чувствовала себя Шестая.

— А потом вошел он, могадорец, который выглядел, как обычный человек с улицы. Он был маленького роста с волосатыми руками и густыми усами. Вообще почти все они носили усы, как будто насмотрелись фильмов начала 1980-х годов и решили, что так и надо выглядеть, чтобы не выделяться. На нем была белая рубашка, верхняя пуговица была расстегнута, и я почему-то уставилась на вылезающие из-под нее густые черные волосы. Я посмотрела ему в глаза, и он улыбнулся так, что я поняла: ему не терпится приступить к тому, что он задумал. Я заплакала. Я опускалась вниз по стене, пока не повисла на наручниках, и сквозь слезы видела, как он доставал из ящиков стоящего посередине комнаты стола бритвы, ножи, щипцы и сверло.

Когда могадорец закончил, достав более двадцати разных орудий, он подошел к Шестой и встал в нескольких сантиметрах от ее лица, чтобы она могла чувствовать его кислое дыхание.

— Ты видишь это? — спросил он. Она не ответила. — Я намерен использовать каждый из этих инструментов на тебе и на твоем Чепане, если вы не ответите правдиво на все мои вопросы. И тогда, уверяю вас, вы пожалеете, что не умерли.

Он взял одно орудие — узкую бритву с обтянутой кожей ручкой — и погладил ею Шестую по щеке.

— Я уже очень давно охочусь за вами, ребятишки, — сказал он. — Мы убили двоих из вас, и вот теперь попалась еще одна, не знаю уж, какой номер. Как ты можешь догадаться, я надеюсь, что ты — Третья.

Шестая не ответила, вдавливаясь в стену, словно пытаясь исчезнуть в ней. Могадорец усмехнулся, бритва все еще плашмя касалась щеки Шестой. Он развернул лезвие и, вглядываясь в ее глаза, дернул бритву вниз, сделав длинный тонкий разрез на ее щеке. Вернее, попробовал сделать, потому что разрезанным оказалось его собственное лицо. По его щеке тут же полилась кровь, он закричал от боли и злости, пнул ногой стол, рассыпав все инструменты, и выскочил из комнаты.

Шестую и Катарину растащили по их камерам и два дня держали в темноте. Потом снова привели в эту комнату, снова приковали и сунули кляпы. За столом сидел тот же самый могадорец. Щека у него была перевязана, и выглядел он гораздо менее самоуверенным, чем в прошлый раз.

Он метнулся от стола, вырвал Шестой кляп, схватил ту же самую бритву, которой пытался ее резать, и поднес к ее лицу. При этом он поигрывал бритвой, и ее лезвие искрилось.

— Я не знаю, какой ты номер… — На долю секунды ей показалось, что он снова попробует ее резать, но он повернулся и пошел на другой конец комнаты к Катарине. Он встал рядом с ней и, глядя на Шестую, приложил лезвие к руке Катарины. — Но сейчас ты мне это скажешь.

— Нет! — закричала Шестая. Могадорец очень медленно сделал порез на руке Катарины, просто чтобы убедиться, что ему это не опасно. Его ухмылка стала шире, и он сделал еще один разрез, теперь более глубокий. Катарина застонала от боли, по ее руке потекла кровь.