Генри Олди - Маг в законе. Том 2 Страница 17

— Вы уж простите, отец Георгий, но чихала я на всю эту правду с присвистом! И на кривду заодно! — Акулина разошлась не на шутку. — А зверей обижать не дам! Раз они пожаловаться не могут, раз в клетках сидят, будто в остроге — значит, у них воровать можно, да?!

А ведь права Акулина! Предложи Лавру-товарищу кошелек у управляющего стянуть — обложит по матушке, а то и городового кликнет: "Я человек честный, добропорядочный, а он мне…" А на деле — вор вором! Правда? кривда? причем тут они?..

— Ну вот, опять не так сказал! — расстроился батюшка. — Ну пусть не за правду — зато по совести.

— По совести…

Акулина задумалась, замолчала, что случалось с ней не слишком часто; но все-таки чаще, чем раньше.

— Ах, отец Георгий, совесть — она у всех разная! Лавру Степанычу его совесть у тварей бессловесных воровать позволяет. А мне моя смолчать не позволила.

"Ты и прежде-то не больно молчала!" — едва не ввернул ты, но вовремя придержал язык.

Прикусил.

— Дочь моя, — священник привстал, успокаивающе тронул руку молодой женщины, но был остановлен гневным выкриком:

— А вы не смотрите на меня так, отец Георгий! Не на исповеди! Думаете, не знаю, что ВАМ совесть позволяет? Бог! правда! совесть! беседы задушевные… А сами нас тем временем изучаете втихаря! Мы ведь для вас вроде букашек, которых под микроскоп кладут! Интересные букашки, необычные; забавные даже! Одна кусается, другая сама под микроскоп лезет, чтоб удобнее смотреть было… Где Бог? где душа? где совесть? а, отец Георгий? Вас ведь не это интересует, верно?

— Верно, Александра Филатовна. И неверно.

Голос отца Георгия звучал ровно, чтоб не сказать — монотонно, но ты чувствовал, каких усилий это стоит священнику. Задела его девка за живое!

— Когда понять хочу, как сила мажья действует, как передается от крестного к крестнику, отчего нельзя искусству чародейскому научить другого так же, как вас в институте учат? отчего угасает век от века сила магов, и можно ли тому воспрепятствовать? — тогда правы вы, Александра Филатовна. Нет здесь совести, нет здесь души — одно голое знание, которого мне так не хватает, и которое я с превеликим трудом и тщанием собираю по крупицам много лет. Но когда я вижу, как гибнет великое искусство, как умирают страшной смертью юные ученики, пусть они трижды грешны и виноваты! — я забываю о знании и, как вы изволили выразиться, Александра Филатовна, о "букашках под микроскопом"!

— Забываете? Особенно в суде, когда обер-старец Георгий визирует приговор?! "Ныне, присно и до окончания срока, аминь"?!

— Прекрати, глупая! — ты возвысил голос, но Акулина в ответ только сверкнула глазами; и в следующий миг ее в кабинете уже не было. Хорошо хоть, дверью хлопать не стала. А тебе вспомнилось, как в кабинете полковника Джандиери тебе впервые довелось увидеть те самые «дела», за которые любой маг в законе руку на отсечение отдать не пожалеет…

Ты стоял и смотрел.

Молча.

Все Договоры уже были подписаны и скреплены печатями, все бумаги оформлены, и теперь в кабинете начальника облавного училища стоял не беглый маг-рецидивист, по которому петля плачет, а "негласный сотрудник" Вишневский Ефрем Иванович. Старший смотритель училищных конюшен.

Отныне — свой среди чужих.

И вот тогда-то из скрипучих недр сейфа возникли новенькие, еще не потертые на сгибах, не припорошенные канцелярской пылью, не успевшие распухнуть от множества бумаг четыре аккуратные папки.

Ты стоял и смотрел.

Плевать, что значится в твоих бумагах. Будущее изменить можно — прошлого не изменишь. Валет Пик по кличке Бритый ждет над исконными святынями жандармского управления: делами на завербованных магов.

— Желаете взглянуть? — вежливо поинтересовался господин полковник. — Извольте. Думаю, это не будет слишком большим нарушением: как-никак, теперь вы у нас на службе, и вполне можете ознакомиться…

Нет, ты не потянулся к «своей» папке. Рука безошибочно выдернула из стопки единственное дело, которое тебя интересовало по-настоящему.

"Негласный сотрудник N 76-прим. Оперативный псевдоним "Акула"."

Рука невольно дрогнула.

Вот уж действительно — не в бровь, а в глаз! И в кого это она такая? В отца? не похоже… в мать? в тебя? в Княгиню?..

— Вы ее простите, отец Георгий! Молодая еще, дурная, горячая; опять же — в тягости; а сегодня… ну, сами слышали. Тут тертый калач на стенку лезть станет! Через день-другой извиняться прибежит…

— Не виню я ее, Дуфуня, — батюшка мало-помалу приходил в себя, успокаивался. — Сам виноват: нечего в душу лезть без спросу. Вечно вкладываем друг другу персты в разверстые раны — а потом обижаемся. Видел же: Александра Филатовна находится в расстройстве душевном! — а все равно сказал, не подумавши. За то и поплатился. Тем паче права она, Дуфуня, во многом права!..

— В чем?

— В том, что я всех вас изучаю. Понять пытаюсь. И тебя, и Княгиню, и обоих Крестов, Сеньку с Евлампием, которых за пять лет до вас завербовали; а пуще других — саму Александру Филатовну с мужем ее, Федором Федоровичем. Думаешь, не вижу: небывалое творится! Подкозырок козыря за пояс затыкает! Знаю, знаю: ты мне про ваш брудершафт рассказывал. Ведь по закону Божескому и человеческому нельзя близких родичей в жены-мужья брать! Церковь это по-своему объясняет, наука по-своему, однако в одном и богословы, и ученые сходятся: от таких браков хиреет род, вырождается, дети родятся хилые да слабосильные… Может, и у магов так? А ежели две линии разных, две масти меж собой брудершафтом скрестить?! Свежая кровь? — не так ли, Дуфуня? Не здесь ли выход?!

Ты пожал плечами.

— Не знаю, отец Георгий. Только будь моя или Рашели воля — не бывать тому брудершафту! Само все вышло, случайно.

Ой, не врешь ли? Тогда ведь вас словно кто-то под руки подтолкнул!

КТО?!

— Нет, батюшка, не знаю. Страшная это штука: брудершафт. Оттого страшная, что никто наперед сказать не может: во что выльется? — слова давались с трудом, отказываясь покидать пересохшее горло. — Боюсь я, отец Георгий. Как бы не свихнулась девка! В тягости она, а тут еще история эта, с княжеской дочкой… Акулина и без того разок обмолвилась: дескать, странное временами видится, и за плечами будто не вы с Княгиней, а чужие-другие-всякие… А вы говорите — выход! спасение!..

— Дай-то Бог, чтоб обошлось, — вздохнул отец Георгий. — Ведь недолго уже им с Федором Федоровичем осталось?

— Недолго, — согласился ты. — Как бы у Акулины на самые роды выход в Закон не пришелся!

— Ну, на все воля Божья. Ты, главное, верь, Дуфуня! Молись; если молитва от сердца — Господь услышит. Тяжкие времена для магов настали, я уж думал: и вовсе последние. Ан нет, теперь верю: Знак это свыше. Звезда путеводная — брудершафт ваш. И ты верь, Дуфуня. Верь и молись, чтоб все обошлось.