Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег) Страница 17

Почему она не умерла до сих пор? Что ее держит? Берегиня, слившись с государыней, наделила ту силами великими, но не безграничными… Сашка вдруг подумал, как это — жить, не старея, пятьсот или больше лет… когда все, кто были тебе ровесниками от рождения, уже мертвы… это было непредставимо и страшно. Он помотал головой. Но вот же она. Родная. С ним рядом. Как есть кот, мурлычущий на теплой печке, и звездочка в трубе…

Шепотом забормотал Сашка канон: «Великая Мать, хранительница миров, Четырехликая Луна[10], повелительница жизни и смерти и создательница всего сущего…» И осекся. Это были правильные, но чужие слова. А Берегиня…

— Мама! Мамочка…

Он приник; как пушистого зверька, стал гладить встрепанные волосы, щеку, хрупкое закаменелое плечо, скользнул ладонями к ране. Сила рванулась из Сашки наружу, сила, которая — если не выпустить — разорвала бы его изнутри.

Сашка приподнял тяжелую, как котелок с кашей, кружащуюся голову. Показалось, что крысы выжидающе смотрят на него со всех сторон красными бусинками-глазами. Стерегут, так ли слаба добыча, рисковать ли накинуться или погодить. Сашка взмахнул рукой, как серпом, и крысы отпрянули. И совсем не сразу понял он, что это люди. Страшенные, точно выползки, смердящие, в разнообразных, но одинаково грязных лохмотьях. Лица, опухшие от голода, гнойные глаза слезятся, от холода обметало губы. И по-звериному дергаются покрасневшие носы. Бродяги еще не чувствовали себя в своем праве на заветных землях государыни, потому подходить не решались. А когда Сашка выставил перед собой руки, вообще отпрянули шагов на пять. Не понимали, что ведовское пламя в нем выжато, излито досуха, даже если хотеть, не выдавить ни капли. Зато рана на спине Берегини почти затянулась, только обугленные края туники рваной паутиной вздрагивали на ветру. Все, что ей нужно теперь — покой и тепло.

— Помогите!

— А что с ней?

— Заколдовали.

— Я ж говорил: все зло от ведьм, — приземистый мужичок злорадно осклабился. Спина у него была кривая, руки длинные. Говорили, так выглядит шемаханский зверь бибизян.

Не спеша на помощь, созерцали бродяги, как Сашка рвет зубами листву рубахи: на бинты; как неумело и старательно обкручивает кровящую рану.

— А свезло нам, девонька, — хихикнул «бибизян», от чего звериное лицо его сплющилось и задрожало. В самом деле, рубаха с кружевной поднизью да с женской вышивкой душегрея — за кого еще Сашку принимать? — Ввечеру костерок разожжем да возляжем…

Сашка растерянно хлопнул ресницами. Ему же ждать еще три года, чтобы сделаться взрослым, чтобы наравне с другими принять таинство ведовских костров. Другой бродяга, до бровищ замотанный в драный платок, поняв его смущение, потеснил звероватого: «У, дурень…» Сделал шаг к Сашке:

— Ты, дитятко, смолки хочешь? На, пожуй! — сплюнул в узловатую ладонь липкий желтый кусок сосновой смолы. Протянул его Сашке. — На. Пожуй, вку-усно… И иди. Твоим кострам время еще не пришло.

— А ничего она, — «бибизян» причмокнул, оценивая Сашкину прозрачную кожу, россыпь пота на лбу и в волосках над верхней губой, веснушки на длинноватом носу, глаза, синие, но не сапфировые, — а точно небо на переломе лета; стоящие дыбом, мягкие, похожие на отцветший репейник волосы. — Может, созрела уже к Имболгу. Позаботилась Берегиня. И нам, беглецам, святой праздничек случился. Теплынь тут. Да еды — ешь, не хочу, сама вкруг бегает. Как пали вороты — хорошо.

— Холодает.

— Зато бабы мяконьки. Не боись, красотулечка, мы не обидим. Как след, как Берегиня заповедала, станешь выбирать, — он обвел темной, с обгрызенными ногтями кистью щурящуюся смердящую толпу.

— Кому чего — а Хурду жрать и любиться!

Хурд ухмыльнулся, недобро обнажив пеньки зубов:

— Мне Люб люльку качал. Зацени хозяйство, — он потянулся к гашнику. Сашка зажмурился, тесно-тесно затворил веки, словно надеясь, что наваждение рассеется. Из-под век брызнули слезы.

— Перестань девку пугать! — буркнул угощавший Сашку смолкой. — Вон баба есть.

— Дак она дохлая.

— Не, только побитая.

Сашка резко разжмурился. Вглядываясь, побежал глазами по лицам: точно искал хотя бы понимания, пусть не жалости. Неужели сердца их так успели очерстветь? Неужели рука Берегини не хранит уже это заповедное место?!..

Кто-то потупился. А Хурд, все еще предлагающий себя, дернул толстыми потрескавшимися губами. Сашка наклонился и обеими руками вцепился в меч. Замотанный в платок покрутил головой:

— Кинь, девка, не дури.

— Белены объелась?

— Так она ведьма!..

Слово оскорблением ударило в лицо вместе с горстью смешанной со снегом пыли. Сашка смотрел, набычась. Хорошо, что ни луков, ни пращей нет у них.

— Отойдите.

Хурд хрюкнул. Они даже смеяться не умеют по-настоящему. Зачем их наказала Берегиня — Чертой, бездомностью, голодом? В чем провина?

Рукоять меча согрела Сашкины ладони. Государыня учила его им владеть. Значит, не подведет. Знала она, что придется вот так стоять против толпы ее маленькому ученику? Пусть насмехаются, лишь бы не подходили. Он же не сможет…

— Отойдите, — повторил он.

Сашка представлял, как же еще мало знает, как же не умеет управлять не то что толпой, собой самим. Не умеет угадать то единственное мгновение между стоянием и тем мигом, когда они кинутся. Поймать этот миг — тогда хоть одного встретит на меч. Иначе — сомнут, раздавят. Да ладно он… Берегиня лежала у его ног, и убежать Сашка тоже не мог. Даже если бы успел. Они стали заходить с двух сторон. На голом поле спиной не прижмешься, чтобы их только спереди встретить. В руках силы нет — Берегиню не унесешь. Колдовская сила в Сашке иссякла. Всей надежды — меч. Даже не родовой. Да тот — насмелился бы взять? Он — мальчишка, родовой клинок не про таких выродков. Сашка вздернул голову на хрупкой шее, наставил меч на Хурда — острием на уровень глаз, как учили. Руки подрагивали. Правая нога вперед, колени присогнуты. Лишь бы не ждать — долго Сашка так не простоит. И меч для него тяжел. И защиты совсем не помнит. И человека ударить, пусть дурного, но человека?.. Хурд, в отличие от Сашки, темным дремучим разумом это понял и приблизился на шажок:

— Положь игрушку.

— Стой!!

Голос вышел тоньше писка. Но другие в толпе, видно, почуяли серьезность Сашкиного намерения:

— Девка, не глупи. Иди. Мы не держим!

Миг, когда на него прыгнули, Сашка все же уловил. Даже делать ничего не пришлось. Хурд, как кура на спицу, насадился на меч. Потянул его вниз своим весом. Уже мертвый.

Всем телом назад, рывком. Меч вышел, точно из масла. Сашка качнулся от вида крови. Крутанул клинком. Тех, кто не знает искусства мечного боя, это здорово пугает. Поневоле отшатнешься. Даже если до острия еще с добрый вершок.