Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" Страница 18

— Ну-ка, не чахни! — велел дядя, останавливая повозку у большого камня, на бок которого была прилеплена полоска ткани с выцветшей молитвой — видимо, он часто делал здесь привал. — Кто тебя купит с такой кислой рожей?

Пока Мардо распрягал дзо и набирал мутноватой воды из ручья неподалеку, я успел наломать сухого кустарника, нарвать травы для растопки и впервые развести огонь с помощью собственного чакмака[16], подаренного отцом перед отъездом. От света на душе стало веселее, а от горячей часуймы — и того лучше. Мало того, дядя хитро подмигнул мне, вытянул из-под одеял два вкусно пахнущих свертка и разрешил съесть столько сыра и мяса, сколько влезет. Тут он не прогадал: уплетая лакомства за обе щеки, я почти забыл о своих печалях.

— Не бойся, Нуму! В городе жить лучше. Ты бы и сам сбежал из дому через пару лет, точно говорю. Мне вот никогда не сиделось на месте, все время тянуло узнать — каково оно там, где нас нет? Вдруг за ближайшей горой текут реки из меда в масляных берегах, а момо[17] сами макают себя в сметану и прыгают в рот? — приговаривал Мардо, зевая на луну. — Ты тоже любопытный и беспокойный, так что в Бьяру тебе понравится.

Я вовсе не был уверен в правдивости его слов, но решил, что жевать сыр все-таки лучше, чем спорить с дядей. Когда мы закончили ужин, звезды уже теснились в небе, как монеты в кошельке богача. Назойливые совы все еще кружили вверху, выкрикивая свои непонятные призывы, но я только поплотнее завернулся в одеяло, поморгал осоловелыми глазами и крепко заснул.

На следующее утро нас разбудили свет и холод. Шерсть вокруг носов слиплась жесткими иглами; дзо недовольно всхрапывал, долбя копытом ледяную корку на ручье; даже небо было белым, как от инея. Но к полудню потеплело, и я, растянувшись поверх поклажи, с удовольствием подставил морду осеннему солнцу. Повозка покачивалась неторопливо, и мысли выплескивались из головы, как вода из трясущейся чашки. Так мы и ехали — я дремал с открытыми глазами, дядя тянул вполголоса пошлые песенки про столичных гуляк — и в конце третьего дня достигли Пхувера.

***

Воздух в низине был влажным и потому неприятно холодил. Мардо сказал, что по весне, когда талая вода потоками срывается с гор, здешняя земля похожа на черепашьи панцири, всплывающие над прудами жидкой грязи, мусора и льда. Но сейчас о весенних половодьях напоминали только змеистые ручейки, обросшие по берегам белым блестящим налетом. Навстречу все чаще попадалась низкорослые деревья, уже лишившиеся листьев, но зато украшенные тут и там белыми хатагами и пестрыми дарчо.[18] Потом начались продуваемые злым ветром поля с вмерзшей в грязь щетиной срезанного ячменя. Там, где узкая колея вдруг превращалась в широкую дорогу, нас встретил каменный идол с кривыми, почти спиральными клыками в длинной пасти и печальным взглядом выпученных глаз, придававших ему сходство с лягушкой. К моему удивлению, Мардо спешился, достал из своей шелковой сумки белый торма и веточку можжевельника, ловко высек огонь и, шепча молитвы, поднес дымящуюся жертву истукану.

— А кто это? — спросил я дядю, когда тот, отдуваясь, снова вскарабкался в повозку.

— Какая разница? Всех духов не упомнишь, но от угощения не откажется никто. А с ними лучше быть уважительным, Нуму. Знаешь историю про Кхому Неверующего? Пошел он как-то в горы пасти овец, а еды с собой взял мало. Поэтому, когда по дороге ему попалась статуя красной дакини, он пожалел для подношения даже горстки цампы. «Да что мне сделается», — сказал Кхома и пошел было дальше, но тут из камня выскочила сама демоница и со словами: «А вот что!» — взяла и проглотила его с потрохами.

— Но… Если она его съела, кто же рассказал эту историю? Овцы?

— Дурак ты, Нуму! Это ж не с одним Кхомой было. Сколько еще народу дре успели сожрать, разорвать или превратить во что-нибудь непотребное, вроде ослов или табуреток, пока Железный господин не усмирил их. Спасибо ему за это, конечно, — промямлил дядя и поспешно сотворил благодарственный жест.

Пхувер был самой заурядной деревней, какие в западных долинах раньше исчислялись десятками, но мне он показался просто огромным. И неудивительно! Никогда еще я не видел столько домов в одном месте… если честно, я вообще не видел других домов, кроме нашего. Здесь же их было почти полсотни, сложенных из камня или глиняных кирпичей, бережно расставленных на зеленовато-серой земле, как ларчики с дорогими пряностями. Некоторые были с заборами и внутренними дворами; у многих было два, а то и три этажа, и даже деревянные балконы и пристройки сверху! Правда, от оснований домов разило застарелой вонью, а на стенах проступали влажные пятна от скапливающихся внутри нечистот: ясно было, что там в тесноте и темноте держат скотину. На плоских крышах торчали черные от сажи курильницы и сушился хворост, издалека похожий на комья седой шерсти; в нем гнездились многочисленные, пронзительно кричащие и гадящие куда попало птицы. И все же жилища Пхувера, с их резными дверями, медными запорами и выкрашенными в яркие цвета оконными рамами, показались мне очень красивыми.

Мы остановились у дальнего родича, чьего имени я не помню; зато помню его широкие, свисающие, как мокрые полотенца, брылы и коричневатые подпалины на морде и на груди. Хвост усталого дзо еще мотался за воротами дома, а Мардо с хозяином уже завели разговор о торговле и других взрослых делах. Меня же отправили внутрь вместе с хозяйским сыном, которому, впрочем, не было никакого дела до гостя. Проводив меня на верхний этаж и усадив на лавку в дальнем углу, мальчик сразу исчез. Высокая женщина в заляпанном переднике вручила мне пиалу с холодной часуймой и поспешно вернулась к чану, клокотавшему на очаге посреди комнаты. Так я и остался сидеть в одиночестве, озираясь вокруг и пуча глаза не хуже давешнего идола.

Все в этом доме казалось мне странным и чудесным. Над порогом покачивались толстые косички из цветных нитей, призванные увеличить гармонию жилища; балки под потолком покрывала пестрая, нарядная роспись, и сквозь горько-сладкую дымку домашнего алтаря мне казалось, что все эти листья, бутоны и облака ползут куда-то, как медленные улитки, то скручиваясь спиралями, то волнисто извиваясь. У стен громоздились высокие шкафы с изображениями желтых, зеленых, розовых божеств и сундуки, обитые потемневшими металлическими пластинами; на невысоких полках сгрудились бесчисленные лопатки, щеточки, гребни и какие-то штуки, назначения которых я и представить не мог. Мой взгляд бегал туда и сюда и никак не мог остановиться, как одуревшая от меда муха. В конце концов меня даже начало слегка подташнивать.

По счастью, в это время дядя вместе с хозяином поднялись наверх, и, хотя время было уже позднее, все дружно уселись ужинать. Женщина в переднике расставила на низком столике ячменные лепешки с маслом, жареное мясо и пузырящееся варево из чана. Это был суп-тукпа с неведомыми мне овощами, рыхлыми и кислыми на вкус, — признаюсь, я тайком выбрал их из чашки и выпил все остальное. Потом меня уложили на заранее постеленное место, а взрослые остались пить чанг. Еще с полчаса я ворочался и комкал одеяло: меня тревожили пьяные, веселые голоса, острые запахи чужого дома, ползущие отовсюду, и тревожный свет луны, таращившейся через щель в занавешенном окне. Сердце дрожало, как пугливый заяц; но в конце концов усталость взяла свое, и я заснул.

***

На следующий день после нашего приезда мы с Мардо отправились на рынок у окраины деревни. Там собирались бродячие торговцы, везущие в столицу, великий город Бьяру, богатства севера и запада — шерсть, шкуры, масло, черные шишки битума и необработанные драгоценности, — чтобы обменять их на шелк и бумагу, тханка[19] и украшения, вино и рис, растущий на богатых водою южных полях. В Пхувере они отдыхали и готовились к переходу через Мувер — отросток Северных гор, вытянувшийся вдоль долин, как положенная на зеленую скатерть лапа. Путь в обход хребта занял бы не один месяц, поэтому путешественники обычно шли напрямик, через перевал, прозванный Следом Змея. Говорили, что его проложил Лу-Вангчук, Царь Лу, когда бежал прочь от Железного господина. Прежде чем Эрлик успел застегнуть ошейник на его чешуйчатом горле, ловкий змей выскользнул из его когтей и упал с небес прямиком на гору Циг. Его золотое тело длиной в тысячу тысяч шагов и весом в тысячу тысяч быков примяло землю и камни под собой, разделив Циг на две вершины-близнеца, Цоцог и Огму. Дорога между ними считалась надежной и пригодной даже для повозок, но миновать перевал нужно было до середины зимы. В месяц Черепахи, когда холод и тьма набирали полную силу, в горах случались такие снегопады, что спящих яков заносило вместе с рогами; а еще опасней был зимний ветер, ползущий между камней и расщелин. Он выжимал слезы из глаз, оглушал уши злобным воем и сносил растерявшихся путников прямиком в пропасть. Поэтому, хоть по расчетам дяди времени на переход должно было хватить с запасом, тянуть с отправлением не стоило.