Галина Гончарова - Некромант. Работа словно праздник Страница 18

Таши растеряно потер лоб под капюшоном.

— интересно. Ко второй пойдемте?

Склеп не для Ладоратов был еще в десяти минутах ходьбы.

Тириша Миллек, дочь Рейно и Вармы Миллек лежала именно там. И сразу было видно отношение. И саркофаг похуже, и цветов нету, да и склеп не особо удобный. Паутина, грязь, кое — где раствор между камнями выкрошился…

А вот реакция оказалась точно такой же. Кайно смотрел не то, чтобы сердито, а как на фокусника, который кролика из шляпы не вытащил.

Таши, не обращая ни на что внимания, уселся прямо на саркофаг — и задумался.

Итак.

Душа есть. Она не уничтожена, с ней ничего не делали, но прийти она не может. И это он ощущает абсолютно точно. То есть — она к чему-то привязана. Да еще как крепко. К телу?

— Помоги, — попросил он Ладората и принялся снимать крышку с саркофага.

Открывшееся зрелище не вдохновляло. Даже если при жизни девочка и была симпатичной, труп ее таковым назвать было нельзя. Но некроманту было все равно. Он бегло провел руками над телом — и кивнул.

— Теперь закрываем.

— Зачем ты это делал?

Таши взгромоздил на место крышку (тяжелая, дрянь!) — и посмотрел на Ладората.

— Дело в том, что их души не ушли. Они еще в нашем мире и к чему-то привязаны. Но не к телу.

— Та — ак… а это вообще возможно?

Таши вздохнул, видя, что лекции не избежать и коротко объяснил суть дела.

Душа человека, что бы там ни говорили хоши, представляет собой сложную систему. И все, что человек делает в жизни, отражается на его душе. После смерти она проходит через круг возрождения и заново приходит в этот мир.

Зачем?

Ну, у листэрр была такая теория. Они считали, что Творец, когда создавал людей, да и их, и нархи — ро, и многих других — творил себе помощников. Рано или поздно человек должен стать творцом. Некоторым это удается еще при жизни. Картины, например, пишут. Или темных выводят…

По сути это явления одного порядка. Взять что-то привычное и сотворить новое. Пусть не всегда удачное, но все же… Кайно, например, разводит коней, тщательно их отбирая. Тоже разновидность творения.

Но стать творцом может только душа, достигшая определенной стадии развития. Сколько кругов на земле ей понадобится — неизвестно. Поэтому после смерти душа отлетает, восстанавливается, насколько сможет — и опять приходит на землю. Именно в это время ее можно вызвать. Вот призрак пятисотлетней давности Таши и пробовать бы не стал. Вызывай, не вызывай — нечему уже откликаться. Это уже вовсе другое существо.

В этот же раз — душа отлетела из тела. А вот на восстановление и перерождение не ушла. К чему-то ее привязали.

— а как такое возможно?

— Раш его знает…

— Сам сказал, что ты — сатро Раш. Вот и подумай, — подковырнул Ладорат.

Таши фыркнул. Уел. Но…

— Понимаешь, листэрр такое практиковали. Но… для дела. Вот мой Фирт…

— К вашим услугам, — высунулся вежливый призрак.

— Он привязан к кольцу. Это артефакт, его душа здесь, но у нас договор. Он — служит мне. Я его подпитываю. И отпущу на новый круг перерождения либо когда умру, либо, если он пожелает — раньше.

— Не дождешься. Мне и так интересно…

— Вот. Технически можно так поступить.

— практически же?

— Это очень серьезная некромантия, на которую способны только подобные мне.

— Только?

— По дури можно многое наворотить. Но… надо еще найти того, кто эту дурь проявил.

— Ага. То есть пока мы знаем, что души привязали. У обеих.

— да.

— А кто, к чему, когда…

— И зачем — вот вопрос.

Кайно потер лоб.

— ты с этим можешь разобраться?

— попробую. Но вещи мне нужны будут. От обеих. Что-то, с чем они живые имели контакт.

— Это есть. Кстати — можем вернуться. Срезать волосы, или что еще…

— Нет. Там они мертвые. И хороните вы их, как положено. В лиловом и золотом.

Кайно кивнул.

— Ну да. Погребальный наряд же…

— делается для мертвой. Шьется после смерти, то есть подгоняется. А мертвая плоть мне сейчас тоже не поможет. Что-то, что взято у живых, с живой душой, понимаешь?

— У матери есть медальон с волосами Ливеллы.

— Пойдет.

— Только… сейчас она уже спит. Не хотелось бы…

— А самому заглянуть и взять?

— Раш…

— понял я, — отмахнулся Таши. — Тогда я сейчас иду спать, а завтра днем поговорю с твоей матерью. Уж как-нибудь…

— Я заплачу за неудобства.

— да уж будь любезен… и молодым некромантам тяжело на солнышке, а уж мне-то, старику… годы мои, годы…

— а крышку от саркофага ворочал, как молодой.

— Так мы сильнее людей. Мы ведь и выведены, как слуги листэрр, с их кровью. Ну и силы у нас побольше…

— Творцы…

Таши спорить не стал. Хотя по интонации было видно, что Ладорат листэрр решительно не одобряет.

Оставалось дойти до поместья и отправиться спать.

Утром некромант гримировался особенно тщательно. Осмотрел руки в пятнах, подергал бородку, высовывающуюся из-под капюшона, вздохнул.

Ладно. Шалотта тем и хороша, что кутаться в нее можно с ног до головы.

И отправился на поиски матери Ладората.

Женщину он нашел практически сразу, в гостиной, где та гоняла служанок. Девчонки протирали здоровущую люстру, а таша Ладорат командовала парадом.

— Таша Ладорат, мое почтение.

— сатро Раш. Доброго утра. Я могу вам чем-то помочь?

— Можете, — перешел к делу Таши. С такой проще было не вертеть, а сказать все просто и ясно. — где мы можем поговорить, чтобы нас не подслушивали?

Женщина молча кивнула на дверь. И вышла первой.

Таши проследовал за ней до небольшого кабинета. И не мог не отметить, как схожи вкусы у матери и сына. Только цвета тут были чуть полегче. Зеленый, голубой, бежевый… а так — почти копия. И стол здоровущий.

— Итак?

— Таша Ладорат, мне нужно что-то от вашей дочери.

— Зачем?

Таши не стал церемониться со старухой. Такую хоть об стену лупи. И коротко объяснил, что именно ему нужно. И насчет привязанной души, и…

Женщина слушала молча. А потом кивнула, опять напомнив Кайно Ладората.

— Медальон сейчас у мужа. Пройдем к нему.

Таши молча поклонился.

— Сатро Раш… вы сможете освободить душу моей дочери?

— Смогу. Но мне надо узнать, к чему она привязана. И кто это сделал.

— я рассчитываю на вас, — просто сказала старуха.

Таши шел за женщиной, смотрел на прямую спину — и думал, что и Лейри и Каирис так себя не вели бы. Девушки были слишком человечны. А старуха — она была больше госпожой, чем женщиной. Она привыкла повелевать. Вот и вымерзло в ней многое человеческое.