Алексей Изверин - Империя (СИ) Страница 18

Итак, «Поморник» просто голый.

Надо бы посмотреть, есть ли энергия…

В кресло садиться я не стал, хотя соблазн был, да еще какой был… Но просто я не был уверен, что найду в себе силы снова подняться.

Энергия была. Немного, конечно, на солнечных батареях далеко не уедешь, но все же этого хватило, чтобы оживить некоторые системы «Поморника». Но только некоторые…

Самое основное, самая такая энергия, которая что-то дает — например, можно задействовать вентиляцию, часть систем жизнеобеспечения.

Из моей памяти сами по себе появлялись знания — система жизнеобеспечения «Поморника» самая такая, она будет работать долго и упорно, ее просто так не сломаешь. Она — это сердце космолета, она не даст ему превратиться в кусок металла, даже если подохнет конвертер… Вот как сейчас.

Я выругался, и поразился тому, как звучал голос мой.

Хриплый, похожий на карканье. Тоже мне, ворон кладбищенский выискался… лучше молчи уж, не пугай народ честной… Хотя тут все равно никого нету.

Я снова выругался, на этот раз тише, и мне стало немного легче.

Думать. Рассуждать. Понять, что делать дальше…

Ох, если бы все можно было бы поправить одной лишь руганью, то мне пришлось бы ругаться до рассвета.

А так — надо что-то делать, что-то, что-то…

Люк открылся медленно и тяжело. Он с натугой поворачивался на стержнях, протестующее шелестели сервомоторы, шипела смазка. Штурмовик не хотел выпускать меня — только со мной на борту сохранилась бы иллюзия жизни…

Я вжал в стену кнопку, навалился сверху для гарантии своим телом — чтобы не упустить. Стоять было очень и очень тяжело, все время хотелось лечь и больше не двигаться.

Но все же еще хотелось стоять дальше, дальше жать на эти проклятые кнопки. Слушать, как двигаются маломощные механизмы внутри корпуса космолета, как медленно расползаются пластины брони, прикрывающей люк…

Только бы пластины не заплавились, только бы их края не сварила космическая коррозия — и все будет хорошо, простейшие гидравлические механизмы разведут броню и дадут мне возможность выйти отсюда…

За стеной медленно ползли в стороны броневые пластины керамита. Ползли, все же ползли, несмотря ни на что — толстенные керамитовые пластины, предназначенные защитить и сберечь хрупкие механизмы шлюза.

Весело мигнул красноватый огонек — броня разблокирована.

Шлюз начал открываться.

Ожил экран, мигнул синим светом. Быстро поползли строчки диагностики — простой код, потом высветились результаты анализа воздуха.

Меня они не интересовали. Атмосфера есть, вот и все, что мне надо. А что она ядовита либо еще как-то опасна — так это мне все равно, я тут просто умру, надо выходить наружу и искать еду. Иначе можно просто лечь тут и подохнуть, а мне еще хотелось жить.

Тяжко вздохнули уплотнители, качая вязкую жидкость из стыков. Пискнули замки — словно штурмовик еще надеялся удержать меня внутри.

Несколько шагов — держась за стену, гася волны боли, что выходили из глубин моего естества, просто рвали меня на части. С каждым шагом я ждал, когда же все во мне развалиться и начнет осыпаться вниз…

Впереди был другой люк — внешний. По бокам зияли ниши и длинные поручни — тут должны закрепляться люди в скафах, чтобы их не выдуло при открытии люка. Скафов-то тоже нету, просто нету и не предвидеться… Один-единственный остался в рубке, изрезанный на куски горелкой, и теперь ни на что не пригоден.

— Я все равно вернусь сюда. — Сказал я хрипло, стоя в шлюзе. И подумал — а не сошел ли я с ума, если разговариваю с истребителем?

Зеленая полоска над внешней створкой стала медленно гаснуть. Сменяться краснотой. Вторая полоска, показывающая химический состав атмосферы, так же медленно зеленела. На краю сознания загонной крысой билась мысль, что это еще ничего не значит, что помимо химического состава атмосферы есть еще и биохимический состав, и много чего еще, что самое страшное — это биология, мелкие организмы и вирусы, которые жадно вгрызутся в меня, не защищенного приобретенным к этому всему ужасу иммунитетом…

За моей спиной щелкнули дверцы, заурчали насосы, наполняя уплотнители герметиком. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем замигала красная лампочка в потолке — теперь внутренние помещения штурмовика надежно изолированы от этого шлюза.

Пошатываясь, я стоял и ждал, щурясь от мерцания световодов. Иного освещения в шлюзе не было, не предусмотрены тут окна… А жаль.

Световоды погасли неожиданно. Миг — и они уже не горят, истончается в центре белых пластин тонкая беловатая ниточка.

А по верху скользнула синяя полоска. Робкий солнечный луч пробежал по полу шлюза, ласково коснулся моего лица — и замер, наливаясь силой и приобретая объем в тесной металлопластиковой клетке.

Двери разошлись, внутрь посыпалась нагретая земля пополам с перемолотым в мелкую пыль пеплом.

Я шагнул вперед. Забыв даже о том, что это может быть опасно, что мне трудно передвигаться и что надо бы просто малость посидеть, а может быть, и полежать, отдохнуть, да и про много чего забыв совершенно, я шагнул вперед…

Земля мягко подалась под моими ногами, через подошвы комбеза я почувствовал тепло и податливость почвы под моими ногами, пережженной движками и штурмовика. Планетарный воздух обжег мои легкие. Я пил его пересохшим ртом, ощущая, как он огненным комом катиться вниз по моему телу, как он выжигает меня изнутри, а солнечный свет жег меня снаружи…

Солнце пряталось за частоколом деревьев, прожигало меня насквозь из-за черных здоровенных стволов, беспечно стрекотали какие-то зверьки вокруг, журчала вода — где-то неподалеку, явно… И как ее не выжгли движки садящегося «Поморника»?

Лес — вблизи он бил по мне еще больше, чем через обзорные экраны «Поморника». Как передать всю его громаду, мертвенное спокойствие лесных исполинов, их неторопливое наращивание собственного тела, одеяло зеленой хвои, укутавшее их непроницаемым ковром, легкое покачивание в такт налетавшему ветерку…

Громадный организм, своя экосистема, которая плевать хотела на какого-то человечка, что проломил в ней здоровенную просеку и едва ли не пожег тут все, что только можно. Зарастет! Обязательно зарастет, когда уже не будет тут этого человечка, затянет почвой и перегноем его несчастливое творение, которое он тут бросил, и все будет точно так же, как было и сто, и двести, и тысячу лет назад.

Как будто кувалдой ударил в меня этот мир. Запахи, воздух, тепло вечернего солнца на моем лице — все это громадным прессом обрушилось на меня, и вдавило внутрь так, что я почувствовал себя плоским, открытым и таким простым, словно не было тысяч лет цивилизации, словно не было у меня ничего, кроме желания жить — ничего и никого…