Олег Северюхин - Беги, Василич, беги! Страница 18

— Давай мы об этом потом поговорим, когда ты к этому известию привыкнешь, — предложил я, — а то еще окочуришься, не дай Бог, а как я без тебя буду тут обживаться?

— Ладно, — согласился Гудыма, — попривыкну и расскажешь мне все постепенно, как и что. А у тебя документ-то при себе есть какой-нибудь.

— А зачем мне документ, — сказал я, — я ведь не в банк иду за деньгами. Вот, разве что, — и достал из кармана недавно приобретенный смартфон.

Для читателя я не буду объяснять, что такое смартфон. Все уже знают, а многие и пользуются ими постоянно.

Я показал Гудыме несколько фотографий, снятых в последние дни, сфотографировал его в фас и в профиль, пока питание в телефоне не село.

— Давайкось мы тебя обрядим в сегодняшние одежды, чтобы не выделяться тебе, а то, неровен час, к князю большому вызовут, — сказал хозяин, — у нас тут, понимаешь, послы иностранные шастают, все в свою веру русичей зовут. Ты-то как, насчет веры определенный или как мы, воинствующие атеисты, как говорил нам товарищ Ленин и приказывал товарищ Троцкий.

— Как тебе сказать, товарищ Гудыма, — сказал я, — когда пал коммунистический и к власти пришли демократы, все правоверные коммунисты спрятали свои партбилеты и выстроились в церквях со свечками в руках. Крестились так истово, что на лбу синяки себе набили щепотью. Стали называться воцерковленными. Это когда грешники вдруг становились истово верующими. Таких всегда назначали на должности для борьбы с бывшими товарищами. Бывшие марксисты становились хорошими начальниками охранки, а богохульники становились главными инквизиторами. Бывший меньшевик Вышинский был назначен генеральным прокурором и уничтожил половину командного состава Красной Армии, а потом армия без командиров откатилась под самую Москву.

— Ни… себе, — только и мог вымолвить Гудыма. — ну и наворотили вы делов.

Как-то в нескольких словах мне удалось рассказать почти все, что у нас произошло в последние пятьдесят лет.

— Все наворотили делов, — сказал я, — вы с товарищем Громовым тоже не ангелами были. Царя с семьей расстреляли, а в наше время их объявили святыми и везде иконки с мучениками продают. У нас тут патриарха недавно избрали, из монахов-послушников, так тот по золоту прикалывается и по квартирам большим с дворцами живописными, и чтобы на подворье куропатки были, а на завтрак свеженькие яички с молочком и творожком подавались.

— Как царь живет, — причмокнул Гудыма, — может, он еще и председателем совнаркома управляет?

— Не управляет и даже не или находится с ним на равных должностях, потому что тот деньги патриарху отсыпает полной пригоршней, — сказал я, — охрану ему государственную дал, машину бронированную с госномерами…

— Это что, у вас наркомы на танках ездят? — искренне удивился Гудыма. — Распустили вы контрреволюцию, раз у вас никакой чиновник в безопасности себя не чувствует.

— Эти танки сейчас называются бронированными автомобилями «мерседес», — начал я разъяснять нашу действительность, — в народе их называют «меринами». Наверху у него мигалка с сиреной, чтобы все разбегались в разные стороны перед ним. Раньше, когда царь ехал по дороге, то впереди мчались опричники, били всех нагайками, сталкивали кареты с дороги, а всем встречающимся кричали: «Пади!», чтобы они на коленях стояли вдоль дороги. У нас почти тоже, только на колени не ставят, хотя, когда людям приходится часами сидеть в машинах, пережидая проезда царя, то это очень похоже на крики опричников «Пади!».

— Ты смотри, едрит твою лять, — выматерился Гудыма, — и на хрен мы тогда революцию делали, чтобы одного царя сменить на другого? Сколько же мы людей постреляли, многих вообще ни за что. Мы трупами выстилали дорогу к счастливой жизни, а вы все испоганили. И как я себя должен чувствовать? Как герой? Да я преступник перед народом своим. Как я в глаза родственникам расстрелянных людей взгляну? Все буду объяснять революционным запалом? Пойдем в дом, курнуть хочу, я тут травок насушил разных, иголок еловых добавил и трубку себе вырезал. Расстроил ты меня, землячок.

Глава 24

Дом был рубленый, настоящий и стоял он как бы в стороне от кострища, находившегося в центре огороженного бревнами двора. Бревна сруба были проложены мхом, хорошо забитым в щели. Все было массивно и экологически чисто.

По всем показателям, это было святилище местного служителя богов, который здесь проводил ритуалы и сам же здесь жил.

Обстановка в доме простая. Вешалка в углу. Обыкновенная доска с сучками, на которых висела лопотина и одна шубейка, на которой, вероятно, Гудыма и спал, и которую носил в ненастную погоду.

Деревянная горка для посуды представлялf собой несколько жердин, на которые почти вертикально укладывалась помытая посуда, состоявшая из трех глиняных и двух деревянных плошек.

Покуривший Гудыма достал из загашника деревянную дощечку, на которой ножом было вырезано изображение, отдаленно напоминающее Иисуса Христа, поставил ее в угол и стал усердно молиться.

К Богу приходят люди, которым откровенно не везет в жизни и те, кто поураганил в свое время так, что грехи стали давить не только на грудь, но и на голову. И Гудыма молился Христу в то время, когда христианства на Руси еще не было.

— Господи, прости нам все прегрешения, дай нам хлеб насущный на каждый день и избавь от козней лукавого, — бубнил мужичок, — а еще сделай так, чтобы соратники мои по революционной борьбе с контрреволюцией никогда не пришли к власти, ибо тогда они натворят столько дел, что России нашей никогда не отмыться от них…

— Раньше молиться надо было, — сказал я Гудыме, — дружки твои как раз пришли к власти, вцепились в нее зубами и тянут страну в логово Феликса Дзержинского, раздирая ее на лакомые куски для кормления.

— Это в твоей жизни так, а в моей жизни, о которой я молюсь, такого не будет никогда, — ответил Гудыма, как бы не прерывая молитвы, — ибо сила Твоя и царствие Твое во веки веков. Аминь!

— Ты когда молитвы-то вспомнил? — спросил я. — Уж не во время ли расстрелов в подвалах ВЧК? И скольких священников ты самолично застрелил?

— Я в расстрелах не участвовал, — сказал мужичок, — а вот арестовывать приходилось изрядно. И многие из них домой не вернулись. А к священникам я не прикасался. Ризы с икон обдирали, чтобы голодных накормить, это было, но ведь священники ничего не производят и за счет народа кормятся. Мироеды они.

— А сам-то ты кто? — снова спросил я. — Разве не мироед? Маузером махал, рассказывая, что посланец Богов, и сейчас как бы священником работаешь, ничего не производишь, а питаешься за народный счет. Мироед ты и есть, и тебя нужно раскулачить.