Ночная Всадница - Дочь Волдеморта Страница 18

— Северус?!

— Моя первая любовь, Кадмина, — усмехнулась миссис Малфой. — Отец моей первой жертвы. И хороший друг семьи в настоящее время. Очень скоро я вышла замуж за Люциуса, но ещё несколько лет не могла забеременеть. А потом небо подарило мне сына. Драко — мое дитя. Самое дорогое, что у меня есть. Но память о моей первой жертве осталась навсегда. Не о дочери — о первой жертве, Кадмина.

— Это…

— Ужасно?

— Нет… Это… Я не знаю.

— И я не знаю. Но одно я знаю наверняка — первая жертва должна быть особенной.

— И кого же вы видите в этой роли для меня? — дрогнувшим голосом спросила Гермиона, перед взором которой снова предстало окровавленное лицо Амбридж.

— Не знаю, — ответила Нарцисса. — Это не мой выбор и даже не выбор твоих родителей. Этот выбор должны сделать Богини Судьбы — только им ведома истина.

* * *

— Ты понимаешь меня теперь, правда, Кадмина? — взволнованно спросила Белла, сжимая руки дочери в своих холодных ладонях. — Это такое острое чувство — власть.

— Я не убивала её, — робко прервала Гермиона. Ее одолевало жалящее чувство раскаяния.

— Знаю. Это сделала Цисси. Всё верно. Но ты почувствовала вкус крови. Он ведь взволновал тебя, да? Не стесняйся своих чувств, Кадмина!

— Я… Я не могу понять, что на меня нашло! Будто наваждение какое‑то. Я… Я, кажется, получала удовольствие, когда мучила её, — с отвращением к самой себе прошептала Гермиона.

— Просто не могло быть иначе! — победоносно откинула волосы её мать, вставая и подходя к окну. — Есть в этом что‑то чарующее, завораживающее… Ощущение силы и власти пьянит, дурманит разум. Его хочется испытывать вновь и вновь. А ещё есть доля щекочущего нервы страха. Будто ходишь по лезвию ножа или стоишь у края пропасти. — Голос Беллы, чувственный и уверенный, почти гипнотизировал Гермиону. Сейчас казалось, что это кто‑то другой, а вовсе не она сама издевался в подземельях над Долорес Амбридж ещё несколько часов назад. — Это красивый страх, — продолжала Беллатриса. — Не трусость, но страх ради самого страха. Хочется большего. Всё большего, — тише добавила она. — Никогда не нужно бояться глаз, Кадмина. Сначала они пугают. Останавливают. От них хочется бежать на край света. Куда угодно. И ты готова сделать всё, только бы не видеть эти глаза — даже вырвать их прочь своими же руками. Но это игра. Избегая смотреть в глаза, ты теряешь главное. Не в том, что можно получить от поверженного, смысл подобной власти. Если шантажист прячется по закоулкам, дрожа от страха, если убийца покрывается холодным потом ужаса — это смешно. Это жалко. Бессмысленно и даже жестоко. Обрекать кого‑то на муки и смерть ради того, чтобы самому пройти через все круги ада? Тот, кто боится глаз жертвы — жалок. Misérable[9]. Именно в глазах красота и смысл de toute cette petite guerre[10]. Не отрывайся от глаз своих жертв. Опасайся даже моргнуть. Лови каждую каплю. Именно в их взглядах se trouve la source du pur délice sensuel[11]. Их нужно собирать в коллекцию.

Белла говорила странным голосом. В нем смешались мечтательность и сила, страсть и убеждение, предвкушение и воспоминания. Это была не маниакальность убийцы, но хладнокровный азарт гурмана, истинного ценителя. Так говорят о дорогом, изысканном вине. Так умудренный опытом коллекционер описывает свои сокровища. Так воспевают произведения искусства, каждую грань красоты, каждый мазок, всякую деталь — легкую, тонкую, незаметную со стороны, недоступную простым смертным. Но затмевающую в глазах знатока всё вопиющее, напускное и поверхностное. Заставляющую дрожать от наслаждения, когда постигаешь её. Снова и снова любоваться одной ею. Когда даже не можешь передать словами всю глубину смысла, всю симфонию значений этой тончайшей черты. Черты, порой, доступной только тебе…

Гермиона слушала, словно в дурмане. Перед глазами вставали воспоминания: искаженное болью лицо старой женщины, её собственная занесенная палочка, невообразимый, нахлынувший, словно цунами, гнев…

Она своими руками истязала человека. Только из‑за нее теперь этого человека нет. Кем бы ни была Амбридж, какое право она, Гермиона, имела судить её? Чем она лучше теперь? И откуда взялось это страшное упоение чужой болью? Ужасно…

А ведь она действительно упивалась страданиями несчастной. И не боялась её глаз… Даже Беллатриса Лестрейндж поначалу хотела бежать без оглядки от глаз своих жертв, а она, Гермиона, спокойно смотрела в эти расширенные пыткой зеницы… И пусть сейчас одно воспоминание о них вселяло ужас, но тогда, тогда, когда ещё можно было остановиться, — не она ли раз за разом снова поднимала палочку и шептала проклятья? Не она ли всасывала каждую каплю чужой боли, смаковала каждую судорогу, пробивавшую тело обреченной жертвы?

Значит и она — такое же чудовище, как её родители? И она может так же хладнокровно играть чужими жизнями? То, что казалось раньше непреодолимым, невозможным для человека — оказалось так легко, так просто совершить. Будто сама природа подтолкнула её на это зверство.

И не сожгла ли Гермиона этой расправой последний ветхий мост назад?

Но если так — почему же так мерзко, так пусто и темно на душе? Почему перед глазами неотвязно стоит искаженная мукой гримаса обреченной? И эти глаза — преисполненные болью омуты, первые в её коллекции…

Из‑за приоткрытой двери соседней комнаты раздался странный скрежет и шорох крыльев. Белла, задумчиво смотревшая куда‑то вдаль невидящим взглядом, досадливо обернулась.

— Да, — рассеянно обронила она. — К тебе тут прилетел совенок.

Взмахом палочки женщина открыла дверь шире. Гермиона заметила на подоконнике высокого окна подскакивающего от нетерпения, взъерошенного и возбужденного Сычика Рональда Уизли.

Заметив девушку, совенок вскинулся и, взмахнув своими крошечными крыльями, полетел к ней. Опустившись на спинку дивана, миниатюрный почтальон протянул правую лапку с привязанным конвертом. Послание было больше него раза в полтора.

Гермиона отвязала письмо и быстро пробежала пергамент глазами.

— Это от Рона Уизли, — странным голосом сообщила она. Внутри шевельнулось что‑то тяжелое, неприятное… Давящее и удушливое чувство вины. — Рон зовет меня на свадьбу своего брата, — Гермиона сжала исписанный пергамент с болью и внезапным острым отвращением к самой себе. Она больше не имела права даже думать о своих друзьях. — Должна ли я написать ему отказ или просто забыть об этом? — вслух спросила девушка.

— Ты должна поехать туда, — невозмутимым голосом ответила Беллатриса. — И не забудь отослать подарок ко дню рождения Гарри Поттера.

— Зачем?! — вытаращила глаза Гермиона. После того, что она сегодня совершила, казалось диким даже думать о возвращении. — Разве не все мосты сожжены?