Игорь Мерцалов - Земля Забытых Имен Страница 18

— Однако ветер с гор был нашим врагом, — заметил Кручина.

— И в городе что-то давило на сердце… — кивнул задумчиво Яромир. — Однако пусть об этом судят волхвы, наше дело — рассказать им все как есть.

Посовещавшись, Ворна и Нехлад решили причалить к южному берегу. Ночное плавание по незнакомой реке все же опасно, да и размяться не помешает, особенно коням.

Берега Лесной постепенно расходились, и, осторожно промеряя дно, походники нащупали брод, который позволил им быстро перегнать плот. На той стороне уже впотьмах выбрали прогалину и там остановились.

Костер на берег выносить не стали. Река-то приняла людей, но мало ли что подумает лес? Лучше уж его не дразнить. Вывели коней на сушу, завернулись в плащи и уснули под говорливыми кронами Древлетского леса.

Наутро пробудились свежими — лес пожалел незнакомцев, дал отдохнуть. А может, почуял, что славиры не из тех, кто станет злоумышлять против его кущ.

Все же этот лес не был похож ни на один, виденный прежде славирами. И ощущался по-другому, и думы навевал иные, правда, Какие — Нехлад так и не сумел разобрать. За подаренный отдых отплатили лесу старинной молитвой, попросили прощения за беспокойство, оставив под самым высоким деревом кусок хлеба с солью,[15] и покинули гостеприимную поляну.

Дальше так и двинулись вдоль правого берега. Теперь двое работали шестами по левому борту, один — по правому. Держали хорошую скорость, да и река вскоре опять стала уже, течение усилилось. Конская рысь быстрее, но коню и отдых нужен, а плот двигался ровно и спокойно шагающего коня обогнал бы заметно.

Уже через час впереди показалось устье другой реки, впадавшей в Лесную.

— Мы ночевали подле Езгаута! — объявил Найгур. — Это Харкшода. Жаль, я не знаю, сколько от нее до Ашеткуны, но уж потом-то пойдут знакомые места. От Ашеткуны до Житы мы ловим коней.

Кручина разложил свою карту, вооружившись угломером, изучил верхушки гор и сказал:

— От рукава до основного русла Ашеткуны, которую мы поименовали Радужной, не должно быть более полусотни верст. Найгур, скажи, между Ашеткуной и Житой есть пороги или такие же ревущие скалы, как те, что остались у нас за спиной?

— Мы редко подходим к Ваутвойтар, но… нет, она остается спокойной до самого озера.

— Замечательно! Значит, мы сможем плыть и ночью. Это известие вдохнуло в походников новые силы, и они с удвоенным усердием налегали на шесты.

Кручина в свободное время восстанавливал подпорченные части карт, Нехлад ему помогал. Помогал он и Радише присматривать за Водырем, помогал Горибесу со стряпней — вообще старался поменьше сидеть без дела — и ради себя, и ради Кроха.

Он заметил, что Крох, хотя в глазах его так и плескалось горе, все-таки взял себя в руки и, странное дело, старается держаться поближе к молодому боярину. Было бы ложью сказать, будто Крох думает кем-то заменить для себя брата, но пустоту рядом с собой ему труднее было пережить, чем даже самый час потери и ожидание того страшного дня, когда он посмотрит в глаза отцу, чтобы сказать: «Прости, я вернулся один…»

Второй день плавания проходил спокойно, и постепенно возникала уверенность, что беды остались позади.

Только Водырь сильно беспокоил походников. Порой в беспамятстве он метался, порываясь содрать с себя повязку. Умело наложенные швы воспалились, однако краснота не распространялась, и это давало надежду.

К обеду все, что только можно делать на плоту, переделали. Перестирали одежду (Горибес даже ухитрился упустить штаны и был вынужден нырять за ними, чем вызвал град шуток), перечинили обувь, начистили и заточили оружие, зазубрившееся в схватке с навайями. Припасы съестного не трогали — отдыхающие от смены наладили лески и наловили рыбы. Лесную взамен задобрили хлебом и солью.

А Нехлад, прибегая попеременно к золе, позаимствованному у Кручины мелу и нарочно взятой на берегу белой глине, отчистил найденный в Хрустальном светильник. Удивительно тонкой работы оказалась вещь. Она была выполнена в виде сокола, падающего на добычу: глаза следят за целью, крылья, на которых прорезано каждое перышко, вытянуты вверх и даже чувствуется, что напряжены — в миг удара они поднимут птицу вместе с жертвой в когтях.

Когти навострены и при этом расположены таким образом, чтобы охватывать держатель, если владельцу вздумается укрепить его на стене, но могли служить и просто опорой.

Из-за поднятых крыльев не сразу бросалось в глаза, что бронзовый сокол пустотелый, а отверстие прикрыто держателем для фитиля. На внешней стороне крыльев виднелась рунная вязь.

В Нароге можно увидеть немало вещей из дальних стран. Золотые украшения из Хаража и Ливеи — как древней, так и нынешней, даорийской, и северное железное литье, и атарскую чеканку, да и славирские узорные кованцы[16] не последними в мире считались. Но такого мастерства и близко не встречал Яромир, даже не слышал.

Эх, знать бы, что за письмена на этих крыльях! Может, в них отгадка? Однако, несмотря на грозный вид охотящегося сокола, не было похоже, будто древний мастер вложил в него какой-то зловещий смысл. Нет, не стал бы умелец из города, покровителем которого был Огнерукий, накладывать проклятие на предмет, который, в сущности, и сам — хранилище лепестка пламени.

Руны напоминали славирскую письменность, однако в ясные слова никак не складывались. Землемер и звездочет поломали над ними головы, но, не добившись успеха, тут же принялись спорить о какой-то редкой рукописи, непонятным образом задевающей предмет занятий обоих ученых. И на минуту Нехладу почудилось, что время повернуло вспять — не было ужасов бегства и гибели спутников, по-прежнему продолжается увлекательная прогулка по новым славирским владениям.

Но нет, путешествие на всех наложило отпечаток. Присматриваясь к лицам спутников, Нехлад видел, что Ворна и Найгур, хотя и держались, как столетние дубы, казались постаревшими. Тинар заметно повзрослел. О Крохе и говорить нечего. Горибес дорассказал-таки историю о том, как он по поручению старшины добывал плот на Нежитских бродах, но потом и сам сбился, остро почувствовав, как недостает рядом быстрого умом Бочара. Только Торопча с виду остался прежним, но всегдашнее спокойствие человека, даже среди друзей державшегося немного наособицу, не обмануло бы внимательного взора — стрелок переживал глубокое потрясение.

«А сам я? Что произошло со мной?» — задавался вопросом Яромир, не находя ответа.

Все чаще приходили ему на ум мысли, что он скажет отцу, когда вернется. Он перебирал в памяти подробности похода, но ему не хватало опыта рассудить, что он сделал правильно, а в чем ошибся.