Лайон де Камп - Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук) Страница 18

Ораторские интонации Феридуна раздражали киммерийца, Конану так и хотелось выкрикнуть, что, в каких бы злодеяниях ни погряз народ Заморы, он ничуть не хуже, чем любой другой народ. Но, понимая, что один человек ничего не сделает против сотен воодушевленных религиозным пылом фанатиков, Конан попридержал язык. Тем временем Верховный Жрец продолжал:

— Только истинная вера, вера в бога Заца, способна в корне пресечь разложение. Только вера в Заца способна очистить королевство от порока и восстановить Замору во всем ее древнем величии. Уверяю вас, возлюбленные, день очищения недалек. Все, преданно собравшиеся здесь, доживут до него. Это будет великий переворот, схватка со злом, какой мир еще не видывал, но вы ее увидите. Пламя великого отмщения охватит страну, поглощая грешников, как насекомых, попавших в костер! Час близится! Готовьтесь, дорогие, вступить в ряды священной армии Заца…

Конан, слушая Феридуна, беспокойно ерзал на месте. Наконец Верховный Жрец закончил свое выступление молитвой. Восемь девушек, одетые в соблазнительные полупрозрачные накидки всех оттенков радуги, торжественно вышли и пропели гимн, пока жрец в сапфирно-голубом балахоне и тюрбане цвета морской волны подыгрывал им на флейте. Под музыку служители в изумрудно-зеленых туниках обходили верующих, потряхивая чашами для сборов. Позвякивание монеток весело, хотя и не в такт, аккомпанировало звонкоголосому пению девушек.

Один из служителей протянул чашу Конану. Заглянув в чашу, Конан увидел груду самых разных монеток. Ворча, киммериец выудил из своего тощего кошелька медную монету и бросил в чашу.

Служитель презрительно фыркнул.

— Ты не слишком щедр к богу, чужеземец, — пробормотал он.

— Пусть жрецы побольше платят мне за работу в кузнице, — прорычал Конан. — Тогда я стану щедрей.

Служитель уже приготовил резкий ответ, но сердитый блеск в глазах Конана заставил его прикусить язык.

Когда сборы подаяния завершились, девушки умолкли и исчезли. Верховный Жрец Феридун подошел к сундуку, церемонно отпер его и откинул крышку. Служители торжественно прошествовали мимо, опоражнивая свои чаши; эхо от гремящих монет гулко разносилось под куполом храма.

Феридун пропел еще одну молитву, благословил приношения и запер набитый монетами сундук. Воздев руки, молящиеся вновь возгласили хвалу богу Зацу, и богослужение закончилось.

Когда Конан и его юный провожатый вышли из храма, Лар, кипя воодушевлением юности, воскликнул:

— Разве Верховный Жрец Феридун не замечательный человек? Не наполняет ли он сердца духовным горением?

Конан помедлил, прежде чем ответить:

— Я уверен, что жрецы ничем не отличаются от прочих людей. Они стремятся к власти, деньгам и славе, как и все мы, только маскируют свои желания благочестивой болтовней.

— Ах, господин! — воскликнул мальчик. — Не дошли бы твои слова до ушей жрецов! Возможно, они простят тебя, как невежественного чужеземца, но ты не должен отзываться непочтительно ни о боге, ни о его служителях, находясь в священном Йезуде, — если не хочешь послужить пищей для бога-паука.

— Такова судьба всех нечестивцев? — поинтересовался Конан.

— Да, господин. Так обычно казнят нечестивцев.

— Как совершается казнь?

— Служители бросают преступника в подземелье под храмом. Когда наступает ночь, бессмертный Зац принимает облик паука и спускается вниз, чтобы пожрать виновного.

— Кто-нибудь видел превращение Заца?

— Только жрецы, господин.

— Но хоть один житель Йезуда присутствовал при этом чуде?

— Н-нет, господин. Никто не осмеливается входить в обиталище бога-паука, кроме жрецов. В прошлом году, говорили, один нечестивец тайком проник в подземелье, надеясь похитить сокровища. Вы слышали о заморийских ворах?

— Я слышал, что никто не сравнится с ними в ловкости и смелости. Так что же случилось с тем храбрецом? Его сожрал Зац?

— Нет, ему удалось ускользнуть. — Мальчик содрогнулся. — Но он вышел оттуда сумасшедшим и через несколько дней умер.

— Хм… Да, подземелья вредны для здоровья. Скажи-ка мне, Лар, из чего сделаны глаза Заца?

— Из того же, что и твои и мои, думаю, но когда Зац возвращается на пьедестал и застывает в своем каменном облике, тогда, наверное, его глаза состоят из какого-то голубоватого минерала. Большего я не могу сказать.

До конца пути Конан не промолвил больше ни слова — все его мысли были связаны с новой затеей. Глаза Заца, конечно, сделаны из какого-то драгоценного камня. Если удастся украсть хотя бы парочку, он обеспечит себя на всю жизнь. Обычно Конан с легкостью принимал культ чужого бога, но он не мог поверить в божественность паука, пусть даже самого огромного. Превращается или не превращается статуя в живое существо, Конан ни за что не стал бы поклоняться ей как богу. Он чувствовал, что жрецы Заца надувают доверчивых заморийцев и что поступит справедливо, если лишит их неправедно нажитых сокровищ.

К вечеру Конан, устав от царящей в Йезуде трезвости, прицепил меч и отправился в Кшесрон, в таверну Бартейка. Посетителей было немного, чем Конан остался доволен, так как ему хотелось поразмышлять в одиночестве.

Конан, с кружкой пива, сел в дальний угол. Он сожалел, что так цинично беседовал с Ларом о богах и жрецах, потому что его неосторожные слова давали набожному и впечатлительному мальчику власть над ним, Конаном. В случае если они поссорятся или Лар сделает какую-нибудь глупость, а Конан накажет его, мальчик может пойти к жрецам и, сгустив краски, рассказать о ереси кузнеца. Из жизни в цивилизованных странах он усвоил многое, но трудней всего было научиться держать язык за зубами и взвешивать каждое слово, которое собираешься сказать.

Мрачные размышления киммерийца были прерваны перебранкой: на противоположном конце тускло освещенной залы препирались сидящие за столиком мужчина и женщина, меж ними стояла пустая бутылка вина. Женщина, в плотно прилегающем платье из алого с белым ситца, с огромным декольте, из которого выступала пышная грудь, была Мандана, дочь хозяина гостиницы. В мужчине Конан узнал капитана Катигерна, которого мог бы приметить сразу, как тот вошел, по закручивающимся кверху рыжим усам. Но, поглощенный собственными мыслями, Конан не заметил присутствия офицера. Катигерн нагрузился так, что не мог подняться из-за стола, и женщина бранила его за это. Капитан, тупо слушая ее, громко рыгнул, уронил голову на руки и захрапел.

Женщина, придвинув к столу свой табурет, обвела взглядом комнату и, подойдя к Конану, сказала:

— Могу я посидеть с тобой, господин?