Александр Бруссуев - Не от мира сего-3 Страница 18

Об этом он пока не задумывался. Но раз отец Меур сподобился ему на такой дар, значит, дело стоящее. Стоящее будущей карьеры. Об этом стоит подумать завтра.

Но завтра наступило, дождливое и мрачное, пришлось отправляться вместе с такими же, как и он «коллегами» оказывать содействие более продвинутым, не успевающим обеспечить должную загрузку нескольких кораблей. Иными словами, портовым грузчикам потребовались лишние рабочие руки, обнаружение которых решил поставить в заслугу себе мэр тихого портового городка Руана.

Уж по каким признакам власти отрядили Бетенкура, никогда не обремененного тягой к физическому труду — непонятно. Наверно, его подвижничество в инквизиции, волонтерство истого борца за веру, или то, что былой его покровитель уехал из города навсегда, оставив после себя дурную память. Жану была оказана «честь» таскать мешки и катать бочки в трюма королевских парусников, причем — нахаляву, бесплатно, за идею. Это очень не нравилось инквизитору, соответственно и работалось.

Судов, подлежащих погрузке, было несколько, все — королевские. А один был самым королевским, прозванный идеологами погрузки, орудовавшими тростями и иногда громко щелкавшими кнутами, Blanche-Nef. Считалось неприемлемым использовать всякий левый наемный люд: портовых оборванцев, бывших каторжан и прочую шваль. Раз судно имеет прямое отношение к Их Величеству, то и грузить его должны более-менее уважаемые люди, выказывающие свое почтение к монарху.

Жан был не против такого порядка, он был против работы, как таковой. Гораздо полезнее для всех было вручить ему трость и кнут и сделать надсмотрщиком. Но это место оказалось занятым, к тому же руководивший погрузкой дядька очень точно знал, куда и что поставить, где и как крепить. Бетенкур, не имевший никаких познаний в корабельной области, злился понапрасну, хотя его и коллег ни разу не ударили за бестолковость и медлительность.

Лишь только однажды, когда инквизитор, надрываясь, тащил тюк с чем-то мягким и попахивающим меховыми воротниками содержимым, его остановил совсем молодой парень, ровесник Жана, с рукой на перевязи.

— Милейший, — сказал он. — Как может так тяготить ноша, в которой и веса-то никакого нету?

— Так тяжела не ноша, а то, что к ней прилагается, — ответил Бетенкур.

Ответ заинтересовал парня, вероятно очень знатного рода, потому как окружающие посматривали на него с великим почтением.

— И что же может прилагаться к этим драгоценным шкуркам из горностая?

Жан знал по рассказам отца Меура, что горностаями обшивают королевские мантии, что это зверек с севера, малый, да чрезвычайно удалый. И привлекателен он в первую очередь тем своим качеством, что в добыче себе пропитания использует не силу и ловкость, но интеллект. Может быть, какая-то аура превосходства над прочими пушными тварями сохраняется в шкурке зверька, поэтому она так изящна. В самом деле, можно подобрать самый различный окрас, самую различную длину и густоту шерсти у обыкновенных котов, которые в изобилии шныряют по помойкам и дворам в любом селении. Однако никому и в голову не придет заделать себе воротник из кошатины. Коты и есть коты, что с них взять, возвышенности в них чуть, смех, да и только.

Горностай может завалить животину, не уступающую ему по размерам, а, следовательно — и по силе. Котам только мелких мышей подавай, птичек всяких, на ястреба-тетеревятника, либо енота-полоскуна они не полезут. Была нужда!

Горностай же, завидев упитанного зайца, который может так садануть своими задними лапами, что и костей потом не соберешь, решает совсем иначе. Он не скрывается, не пытается, прячась, подкрасться, наоборот — в состоянии неблизкой видимости начинает валять дурака. Это заключается в том, что зверь принимается кувыркаться через голову, прыгать вверх, только что на хвосте не ходит. И все это с такой грацией и пластикой, что заяц забывает обо все на свете, кроме таинственного танца. Моргнул глазами — а горностай уже ближе кривляется, еще раз моргнул — а он еще ближе. Заяц уши развесил, готов в аплодисменты удариться, но, увы, не успевает. Былой танцор наносит один единственный молниеносный укус, и косоглазый любитель зрелищ заваливается в параличе. Это не значит, что горностай ядовитый, как змея. Это значит, что он находит то единственное место, куда можно ударить, и разит в него без промаха.

Всего этого, конечно, Жан говорить не стал, однако заметил:

— Его победы над противниками, что были гораздо крупнее размерами, нежели он сам.

Парень подумал немного, потом, заулыбавшись, обратился к своему спутнику, высокому светловолосому мужчине с горделивой, но нисколько не заносчивой осанкой:

— Слыхал, Стефан, как ловко выкрутился бездельник?

— Да, по части выкручиваться у него большое будущее, — ответил тот.

Бетенкуру не понравился ни парень с рукой на перевязи, ни этот готический великан. Они независимы, стало быть — опасны. Лучше от них держаться подальше, а еще лучше, чтоб они держались от него на расстоянии в четыре локтя, причем — под землю. Жан, потащивший тюк с горностаем дальше, всем своим нутром возненавидел этих двоих. И это чувство сделалось сильнее, когда к кому-то из них обратились «Ваше Величество».

«Король!» — догадался инквизитор. — «Ну и что с того! К тому же королем сейчас Генрих Первый. А это — Стефан. Племянник короля. Ну и пес с ними».

Жан решил, что перед ним был Стефан Блуаский, который тоже довольно часто терся в Нормандии. Парня в расчет он не брал. Выскочка какой-нибудь, родственничек королевский.

Между тем Blanche-Nef постепенно подходил к некоей запланированной степени готовности выхода в море. Впрочем, как и другие корабли. White ship, как иначе именовался этот парусник, был не вполне приспособлен для большого количества грузов, зато народу в нем могло разместиться больше, нежели на других судах. Отход планировался со дня на день — тайна королевской семьи, ждали отмашку Вильгельма. Тот назначил дату 25 ноября, всякий разный люд, намеревавшийся плыть в Англию, принялся торжествовать по поводу отплытия. С вином и прочими излишествами.

Бетенкур вернулся домой под вечер в дурном расположении духа: надо срочно пробиваться в знать, чтоб никто не мог его напрячь подобным нехитрым способом. Ну их, королей, рыцарей и прочих сэров! Главное — не происхождение, главное — положение. Вон, в Англии всякая голытьба, собравшись в шайки, выдвигала из своей среды баронов, те и баронствовали, как привыкли. Отлавливали лыцарей и жарили их прямо в доспехах. И жен, что ожидали своих супружников, блуждающих по Сириям и Ливанам в поисках Гроба Господнего, тоже отлавливали. Только их не жарили.