Анастасия Штука - Дар (СИ) Страница 18

Но больше всего ее поразил повелитель Сарроги, оказавшийся молодым мужчиной, еще не достигшим тридцатилетия, унаследовавшим от матери совершенную красоту лица, уже утратившую детскую невинность, непосредственность и живость, ставшую мужественной, благородной и немного угрожающей. Несмотря на приветливую улыбку, застывшую в уголках чувственных, четко очерченных губ, Маара почему-то опасалась поднимать на него глаза. А когда решилась поднять взгляд, то сразу натолкнулась на пронзительный, острый взгляд больших черных, как сама южная ночь глаз, в сени длинных черных ресниц, казавшихся бездонными пропастями, притягивающими и губительными. Черты его лица были плавными и правильными, словно какой-то талантливый скульптор древности нашел идеал красоты, к которому все так стремились, и вылепил его из темного мрамора, превратив в лицо юноши, смотрящего на нее с легкой насмешкой, скорее удивленной, чем презрительной. Высокая, очень высокая сильная фигура и длинные, прямые темные, как смоль волосы придавали ему поистине царский и грозный вид, делая его значительно старше. А золотой простой обруч на его голове смотрелся всего лишь не нужным, но обязательным атрибутом власти. И без него даже в огромной толпе этого мужчину, так рано ставшего владыкой, и сумевшего сделать свою страну непобедимой и процветающей империей могущества, нельзя было не заметить или спутать с кем-то другим. Маара теперь понимала свекра, говорившего всегда, что правитель из рода Остролиста, получивший трон в очень юном возрасте, был рожден для того, чтобы править миром.

И если эта встреча взбудоражила ее разум, то другая — случайная и минутная — заставила ее сердце забиться быстро и яростно, как сумасшедшую птицу, что долго была заперта в клетке и мечтала вырваться на свободу из тесного и пытающего плена. Латифа, королева Сарроги, часто приглашала ее к себе: ей нравилась юная, неиспорченная, полная восторженного восхищения всем окружающим, наивная и чистая девушка, с которой можно было часами говорить обо всем на свете, обсуждать любую тему, вспоминать прошлое. Ни разу Маара не воспользовалась своим особым положением, чем не уставала поражать королеву. Она словно не замечала этого; вернее, увидела однажды и забыла об этом, как абсолютно не значительном и не важном для нее факте. И Латифа была уверена, что так оно и было.

В один из таких дней, когда королева собирала своих придворных дам и отправлялась на долгую прогулку в великолепном саду, где цвели ее любимые, завезенные со всех сторон света, цветы, Маара встретила еще одну любимицу ее величества. Подвижную, живую и смешливую южанку Нилак, такую же нежную и утонченную, как и ее имя. Она была скорее мила, чем красива, но приковывала взгляды своей очаровательной, не пропадающей ни на мгновение улыбкой и острыми, язвительными шутками. Живая, дерзкая и чувственная, она завораживала окружающих, пленяя мужчин. Маара любовалась кремовыми, нежными цветами камелий, когда громкие голоса привлекли ее внимание. Не много в отдалении Нилак о чем-то спорила с высоким, гибким мужчиной в расшитом серебром длинном парадном кафтане. Когда он слегка обернулся в ее сторону, сердце Маары пропустило удар. Казалось бы, он был просто привлекательным, внушающим уважение, полным достоинства мужчиной, но в ее память он врезался острым клинком, отпечатавшись ярким обликом. Она, не моргая, смотрела на него, не в силах отвести взгляд от его лица, слишком бледного для южан. Длинные волосы, собранные в низкий хвост, выгорели под жарким солнцем, приобретя оттенок спелой пшеницы, а голубые, яркие глаза задорно сверкали на приятном, обаятельном лице. Его губы улыбались смеющейся Нилак, которая за минуту до этого что-то сердито говорила ему, а глаза светились неподдельным восхищением и любовью.

— Нилак так давно мучает Бьорна, что я не удивлюсь, если в скором времени он устанет ждать ответа от этой смешливой красавицы и попросту украдет ее из дворца.

Маара не заметила, как королева подошла к ней, остановившись рядом и тоже разглядывая странную пару. Вот только ее взгляд был скорее смешливым. — И я сделаю вид, что не заметила этого. Возможно, это единственный способ укротить эту дерзкую девчонку, все никак не желающую вырастать.

Слова женщины горькой отравой пролились в душу Маары, заморозив ее изнутри опаляющим холодом. Она сама недоумевала, что с ней происходит. И почему ей стало так больно дышать… Сославшись на плохое самочувствие, она поспешно попрощалась с королевой и торопливо сбежала домой, где заперлась в своих покоях, боясь покинуть успокаивающие тревогу стены. Там, лихорадочно метясь из угла в угол большой и просторной комнаты, она пыталась успокоиться и избавиться от наваждения, поглотившего ее разум и душу. Боги, что же творилось внутри нее, почему она чувствовала дикую боль и пьянящую радость лишь при одном воспоминании об этом мужчине? От чего так лихорадочно колотилось сердце, едва взгляд ярких глаз вставал в ее памяти? Ведь этот огонь, пылающий глубоко в его сердце, горел не для нее, так почему же ее душа отказывалась признать истину и смириться с ней?

Болезнь, внезапно поразившая ее душу, не желала отступать, разрастаясь и укрепляясь в ее измученном, изнуренном страданием и угрызениями совести теле. А судьба-злодейка, словно в злую насмешку, подливала масло в пылающее пламя, день за днем подбрасывая ей жестокие испытания, сталкивая их во дворце лицом к лицу. В такие минуты, казавшиеся Мааре длинными, томительными и страшными часами, Бьорн вежливо и почтительно приветствовал ее и Орнта, обменивался парой вежливых, ничего не значащих фраз, и покидал их. А Маара, едва дышащая, поспешно покидала мужа, чтобы немного прийти в себя, унять сумасшедшее биение сердца, свести лихорадочный румянец с щек и унять нездоровый блеск глаз. Ее душа оказалась отравлена, ведь чувства к этому, даже не подозревающему о них, мужчине были настоящим и смертельно опасным ядом. Он с каждым днем проникал все глубже: парализуя волю, отнимая силу духа, сжигая стыд и совесть, заглушая голос рассудка, оставляя только безумное и опасное в своем безрассудстве увлечение, которое у нее не было сил унять. Маара отдалилась от мужа, боясь смотреть ему в глаза. Стоило ему ласково обнять ее, прижав к себе, как перед ее мысленным взором тут же вставал образ мужчины, укравшего ее сердце. И это был не бледный призрак, не тень, не туманное воспоминание, а яркий, опаляющий сердце и душу мираж, плотным туманом окутывающий ее воспаленное сознание. На месте мужа перед ней в такие минуты возникал из ниоткуда Бьорн, заставляя ее в панике бежать прочь, не давая никаких разъяснений взволнованному ее поведением Орнту. Да и что могла она ему сказать? Как объяснить, что в сердце своем она уже предала и его, и их любовь? Как могла умереть любовь, которая так ярко горела в ее сердце и душе священным, живым и трепетным огнем страсти, нежности, чувственной радости, пленительного счастья и обжигающего наслаждения? И была ли она, или сама Маара так спешила жить, что приняла чистую и светлую симпатию за возвышенное и огромной силы чувство, которое так стремилась найти на своем жизненном пути? Нет, нет, нет… Отчаяние захлестывало ее огромными волнами темной и горькой от соли воды, грозя погрести под тяжестью боли, обрушившейся на нее в одночасье. Она любила, на самом деле любила своего мужа, и продолжала любить, это чувство никуда не делось, не исчезло, не растаяло как легкий туман поутру, не обернулось прахом. Просто новое, обжигающее и отнимающее рассудок, безумие поселилось в ней, захватив в плен и разум, и сердце, и душу, мешая дышать и жить свободно, стягивая железными оковами бессилия. Маара не знала, как бороться с внезапно затопившей ее лавиной чувств, она беспомощно барахталась в мутных водах, медленно, но верно уходя ко дну отчаяния, не в силах вырваться из ядовитых объятий убивающего ее чувства на светлую поверхность. Так погибают даже лучшие и сильнейшие пловцы, заплывшие во взбунтовавшуюся бездну и сгинувшие в пучине, в одно мгновение просто перестав появляться над беснующимися волнами.