Джулия Смит - Король-колдун Страница 18

Задумавшись, Атайя сорвала стебелек травинки и смяла его, окрасив подушечки пальцев в ярко-зеленый цвет. Как бы ни любила она Тайлера, принцесса смирилась с его смертью, оплакала его и закрыла эту страницу своей жизни. Он умер ради ее будущего, но последний удар нанес Дарэк, не она, — в этом-то и заключалась разница. Когда Атайя бежала из замка Делфар после того, что случилось с Кельвином, Тайлер отказался выдать ее, зная, чем придется заплатить за свою верность. Но подобный выбор не стоял перед Кельвином, чей мозг уже был поврежден заемной магией. Он так и не смог постичь, почему его дочь напала на него, и никогда бы не поверил, что она всего лишь пыталась защитить себя от его магии, а огненные спирали оказались слишком сильным оружием для неопытной колдуньи.

Изнывая под бременем вины, Атайя решила продолжать дело отца. Она поклялась, что больше никто из лорнгельдов не причинит вред тому, кого любит, из-за незнания, как использовать силу. Она поклялась, что отпущение грехов будет объявлено вне закона, как сегодня она сама объявлена вне закона в Кайте. Но что бы Атайя ни делала для достижения этих целей — увещевала подающих надежды колдунов отказываться от отпущения грехов, основывала школы магии, в конце концов, удерживала страну на грани гражданской войны, — ее не переставала преследовать одна мысль. Несмотря на то что заемная магическая сила так или иначе убила бы ее отца, и, возможно, еще более ужасным способом, все же король Кельвин погиб от ее рук. Случайность или нет, но то были ее, принцессы Атайи, руки.

Она верила, что Тайлер простил ее. Он унаследовал милосердное сердце своего отца, ныне ухаживающего за принцем Николасом, как если бы тот был его собственным сыном.

Но простил ли ее Кельвин? Дарэк не простит никогда.

Атайя посмотрела на пальцы и обнаружила, что сок травы стал темно-красным — цвет, который так легко въедается в кожу и который так тяжело отмыть. Простит ли он ее?

Она никогда не узнает.

— Принести вам чего-нибудь? — спросил Жерар, робко пытаясь загладить невольную вину за то, что извлек болезненные воспоминания наружу.

Атайя стряхнула остатки меланхолии, отпуская их лететь в забвение вместе с ласковым июньским ветерком.

— Я бы выпила чего-нибудь холодного — с тех пор как мы начали, заметно потеплело. И себе принеси. Плести огненные спирали — работа нелегкая.

Жерар отправился на кухню, нахмурив брови с выражением обеспокоенной мамаши, спешащей напоить горячим молоком больного ребенка, а Атайя откинулась в траву, наслаждаясь летней свежестью. Воздух был полон запахами готовящейся еды, и принцесса сглотнула слюну, вдыхая смешанные ароматы свежего хлеба, печеных яблок и оленины. По сравнению с холодной зимой, от тягот которой она и ее последователи так страдали, нынешний день был подобен раю. Приподнявшись на локте, Атайя оторвала нежный стебелек дикого винограда и разжевала кислый, отдающий лимоном побег с таким удовольствием, словно это был редчайший из деликатесов.

Жерар возвратился с двумя кружками холодного пенящегося пива и корзиной, наполненной только что собранной черникой.

— Мастер Тоня сказала, что это для сегодняшнего пира, и мы не должны брать больше половины.

В глазах Атайи отразилось недоумение.

— Мастер Тоня занималась распределением водянистого пива и сушеного мяса всю зиму и никак не может отделаться от этой дурной привычки, — весело ответила она, забрасывая в рот целую горсть ягод.

С заговорщическим видом Жерар зачерпнул две горсти.

— На сегодня мы закончили? — спросил он.

Над ними солнечным светом сияло полуденное небо, но часы бежали — и скоро уже наступит закат одного из самых длинных дней в году.

Атайя кивнула, не в состоянии говорить с набитым ртом.

— И скажи Джейрену, чтобы отпустил остальных, — добавила она, жестом показывая на поляну. Джейрен обучал целую группу студентов иллюзорным заклинаниям, и невероятные мраморные колонны и снежные сугробы возникали в разных уголках лагеря. — Все равно из-за этих соблазнительных запахов никто не способен надолго сконцентрироваться на магической силе.

Пиршество началось с наступлением сумерек, когда все в лагере закончили дневные упражнения ради такого важного дела, как празднование дня середины лета. В лагере не было такого праздника со времен свадебного пира Атайи почти год назад, и все стремились наверстать упущенное. Кролики, барашек, фазаны и оленина крутились на вертелах, свежая форель с шипением жарилась в неглубоких металлических сковородах на маленьких костерках, корзины были полны ягод и орехов, а эль и вино лились рекой. Ни одна самая застенчивая душа не усидела на месте и пустилась в пляс, а когда танцоры уставали, начинались песни и рассказы. Благодаря всеобщей решимости двух сотен людей порадовать себя — а они заслужили эту радость, если вспомнить о тех опасностях, что ждали их прямо за защитным покровом, опоясывающим лагерь, — вечер оказался даже веселее, подумала Атайя, чем празднества, устраиваемые при дворе.

— Я не танцевал так много даже в день нашей свадьбы, — выговорил запыхавшийся Джейрен, когда они отдыхали, бурно протанцевав круг рила.

Он принес деревянную чашу, наполненную до краев сладким грушевым вином, и присел рядом с Атайей на траву рядом с башней, немного в стороне от прочих. Как истинная королева лета Атайя была одета в зеленую юбку, на голове красовался небрежно сплетенный венок из роз, словно корона.

— И то правда, — отвечала Атайя, соблазнительно прищурившись. — Мне помнится, тогда ты настаивал, чтобы мы покинули пир пораньше.

— А я вспоминаю, — заметил Джейрен с таким же выражением на лице, — что в тот вечер мне вовсе не пришлось тащить тебя силой, и что ты при этом совсем не упиралась и не кричала.

Наступила минута передышки между танцами, когда скрипки и флейты были отложены в сторонку, а музыканты стремились перехватить кубок-другой вина, пока бочонок не опустел. Возле главного костра Джильда, одна из самых одаренных учительниц магии, нежно покачивая своего младенца, начала рассказывать с детства знакомую сказку. То была история о заколдованной колыбели — о том, что любой ребенок, уснувший в ней, мог увидеть во сне свое будущее. Кайтская сказка, подумала Атайя, и очень древняя. Она пришла из древности, когда волшебство не считалось проклятием, а служило предметом повествования для рассказчика, прядущего свою бесконечную пряжу.

Атайю не настолько захватил рассказ, чтобы она не почувствовала легкого шуршания сзади — пребывание вне закона научило ее бдительности. Атайя обернулась и всмотрелась в темноту леса. И уже решила, что это всего лишь енот, пробирающийся по своим делам в кустах, когда за шелестом последовал приглушенный вскрик боли, словно кто-то наткнулся на твердый камень.