Генри Каттнер - Ярость Страница 18

У него был взгляд человека, глядящего на нечто настолько незначительное, что по спине у Сэма пробежал холодок. В его масштабах времени и жизненного опыта Сэм был пренебрежимо ничтожен. Так смотрят на неодушевленный предмет. На что угодно, только не на людей. Например, на труп. Или на Сэма Рида.

И тут Сэма осенило — перед его внутренним взором вспышкой пронеслось, что Харкер-то ведь наверняка просчитал все заранее! Он с самого начала знал, что Сэм поведет двойную игру и с ним, и с Хейлом. Сэм был единственным слабым звеном в хейловском крестовом походе, тем звеном, из-за которого все могло рухнуть. До этой минуты ему казалось, что никто ни о чем не подозревает.

А Захария Харкер знал.

— Прощай, Сэм, — раздалось с экрана. — Кедра, дорогая… — снова появилось лицо Кедры. Она все еще сердилась, но не это поразило Сэма, когда он увидел ее глаза. Они были наполовину прикрыты длинными ресницами, в них стояли слезы.

— Прощай, Сэм, — сказала она, — прощай, — и бросила короткий взгляд куда-то за его спину. Сэм быстро повернулся, но тонкие пальцы, весь вечер перебиравшие для него струны лиры, уже сомкнулись на крошечном баллончике, направленном ему в лицо.

Сладкий, одуряющий запах ударил ему в ноздри. Словно споткнувшись, он качнулся вперед, собираясь напоследок свернуть Росейз шею. Но она медленно отплыла в сторону, и комната тоже медленно поплыла, и Росейз стояла высоко-высоко над ним, и в ее глазах тоже были слезы.

Все вокруг было наполнено ароматом Стимулятора Грез. Стимулятор Грез, последнее лакомство наркоманов, самый сладостный способ самоубийства.

Последнее, что он видел, были огромные, темно-синие плачущие глаза, глядящие на него отовсюду. Глаза двух женщин, наверное, даже любивших его — иначе почему слезы? — а теперь вместе убивших…

Он проснулся. Приторный запах, кажется, стал слабее. Вокруг было темно. Спиной он почувствовал стену и понял, что ему очень неудобно сидеть, привалившись к ней. Вдалеке мелькнул огонек. «Аллея в парке», — медленно соображал Сэм, начиная различать движущиеся в глубине человеческие силуэты.

Он побрел, то и дело спотыкаясь. На нем были старые, немыслимо разбитые ботинки. Он огляделся и обнаружил на себе жуткие изорванные лохмотья. Сквозь огромные дыры в подошвах ступни шаркали прямо по земле. Едва уловимый аромат Стимулятора Грез все еще висел в воздухе.

Стимулятор Грез — он мог усыпить человека надолго, очень надолго. На сколько?

Он потащился к началу аллеи. Случайный прохожий с брезгливостью и любопытством смотрел на него. Сэм подошел и ухватил его за рубашку.

— Форты, — хрипло спросил он, — форты открыты?

Прохожий сердито убрал его руку.

— Какие форты?

— Форты! Форты на континенте!

— А, вот ты о чем, — он засмеялся. — Опоздал, парень. — Он, наконец, понял, что Сэм просто пьян. — Давно открыты, уже и закрыться почти успели.

— Что значит давно?

— Сорок лет.

Сэм уцепился за ручку автомата для продажи расчесок и прочей мелкой дряни, стоящего в начале аллеи. Он не мог ее отпустить, потому что ноги совершенно не слушались. Он всматривался в пыльное зеркало и не мог оторвать от него глаз. «Сорок лет. Сорок лет!» На него смотрело рыжебровое, грубо очерченное, ничуть не изменившееся лицо Сэма Харкера.

— Сорок лет, — еле слышно прошептал он.

Часть II

И, конечно, будет время

Чтоб туман на ножках хлипких

Спинку почесал о крыши.

Непременно будет время

Прилепить к лицу улыбку

И сидеть как можно тише.

Будет время для исканий,

Для убийства, для работы

И для истины в стакане,

Для тоски и для зевоты.

Город раскручивался перед ним медленной нисходящей спиралью. Сэм Харкер тупо смотрел и ничего не видел. Слишком многое на него свалилось. Он даже не мог ни о чем думать. Сколько прошло времени с тех пор, как он увидел себя в зеркале автомата? Драными подошвами он ощущал легкое дрожание движущегося тротуара. Знакомый вид, улица за улицей, разворачивался перед ним по мере скольжения. Не было ничего, за что можно было бы зацепиться, чтобы хоть что-нибудь сообразить.

— Нужно как-то встряхнуться, — решил он, и даже эта мысль возникла со скрипом, словно ей трудно было проползать по извилинам, заржавевшим за сорок проведенных в дурмане лет. Он пощупал свои обтрепанные карманы и понял, что там пусто. У него нет ничего. Ни денег, ни воспоминаний, ни даже прошлого.

«Ничего, — как в полусне подумал он. — Ничего?» И тут в первый раз до него дошло, что же он видел в зеркале. «Ничего? Я — Бессмертный!»

Этого не может быть! Должно быть, это действие Стимулятора Грез. Дрожащими пальцами он пощупал кожу на щеках и потрогал крепкие мышцы шеи — нет, это не сон! Все настоящее. А вот байка про сорок лет — точно, вранье. Тот мужик на аллее наверняка соврал. Вспоминая, Сэм было подумал, что он смотрел на него странновато, не как на обычного забулдыгу. Тогда Сэм принял его за прохожего, но сейчас, когда он насиловал свои заржавелые мозги, ему начинало казаться, что этот тип поджидал именно его и был готов уйти или остаться, смотря по обстоятельствам.

Сэм изо всех сил напряг память, пытаясь вспомнить лицо прохожего. Ничего. Какое-то расплывчатое пятно, которое смотрело на него и разговаривало. Но смотрело уж очень внимательно и разговаривало слишком уж двусмысленно! Это была первая мысль, оформившаяся в затуманенном мозгу Сэма. Мужик был там неспроста. И это напрямую связано с Сэмом.

— Сорок лет, — бормотал он, — как бы это проверить…

Город совсем не изменился. Но это ни о чем не говорит — Купола вообще почти не меняются. Впереди, над крышами, Сэм увидел гигантский шар погибшей Земли, задрапированный черным. Он стал прикидывать, какие улицы и дома здесь должны быть. Все было на месте. Он знал город. Он знал, где он находится, где его старые берлоги, где эта чертова квартира, в которой синеглазая девчонка прыснула ему в лицо Стимулятором.

В памяти всплыло лицо Кедры со слезами на глазах, Кедры, отдающей приказ об его уничтожении. Кедра и Росейз. Так, есть чем заняться. Он знал, что история с покушением — дело рук не Кедры, и уж тем более не Росейз. Захария Харкер — вот кто стоял за ними. И Захария за это поплатится. Но Кедра поплатится тоже, а что до Росейз — его пальцы судорожно сжались. Росейз он верил. Ее поступок самый паскудный — предательство. Ну, девочка, лучше бы тебе не родиться, думал он.