Александр Бруссуев - Охвен. Аунуксиста Страница 18

Пошатываясь, он поднялся, ощущая боль во всем своем избитом теле. Но как-то пожалеть себя не нашлось времени: подошли люди и жестами отправили его к огромной куче дров на заднем дворе. Вместе с безучастным ко всему мужчиной неопределенного возраста, сложения и национальности, рабом, по всей видимости, ему пришлось двуручной пилой пилить бревна на чурки. Работа была однообразная, поэтому, немного придя в себя после избиения, прекратив строить планы мести один краше другого, Охвен начал прислушиваться к словам, иногда раздающимся деловито снующими людьми окрест. Он понимал, что для побега — а эта идея ни на мгновение не покидала его голову — ему нужно знать куда бежать, как долго бежать, и когда это можно сделать. Необходим язык. Чтобы, общаясь, собрать сведения.

Дни потекли своей чередой, похожие друг на друга: с утра обязательная стычка с Рагниром и его приятелем Слаем, потом тяжелая работа, потом ночь в запертом на мощный засов сарае. Под кандалы на руках приходилось прокладывать тряпки, заматывая сами железки кожей: синяки от них не проходили и грозили превратиться в незаживающие язвы. Один из рабов поделился этим опытом, когда Охвен начал худо-хорошо вносить разнообразие в свое мычание, добавляя запомненные им слова. Вообще, местные рабы и вольные работники, трудившиеся на Рагнира — старшего, относились к Охвену с уважением, хотя в друзья никто не набивался. Это было для него странно: никто его не знал, он здесь относительно недавно, стало быть, об уважении не могло пока быть и речи. Позднее, когда Охвен научился понимать не только слова, но и некоторые условности и намеки, все встало на свои места.

При самой первой встрече с Рагниром — младшим, Охвен воплотил в дело мечты многих на этом хуторе: дал достойный отпор самому противному из хозяев. Действительно, тот никогда не упускал случая, чтобы отвесить увесистый пинок, выбить тарелку с едой из рук или просто обозвать подвернувшегося ему невольника или бедняка. А Охвен, в довершение ко всему, назвал еще викинга позорным словом «раб». Теперь Рагнир гораздо меньше лютовал, предпочитая срывать свою злость на одном человеке — кареле.

И совсем скоро Охвен понял, что нужно что-то предпринимать. Терпеть побои было не то, что унизительно и неприятно, а, в целом, очень вредно для здоровья. Можно было ненароком получить такую травму, которая была бы несовместима с его планом убежать отсюда. Увечного, хромого или однорукого всегда легче изловить, нежели уверенного в своих физических возможностях человека. В своих мечтах Охвен покидал это негостеприимное место хорошо одетым, прекрасно вооруженным и обладающим приличным запасом еды. Правда, пока не совсем было ясно, каким образом ему удастся снарядиться должным образом, разделяя рабскую долю.

Несмотря на то, что получая раз в неделю большую кадушку с горячей водой в свой сарай, он старательно умывался, натираясь изготовленной мочалкой из лыка, и застирывая с мелким песком свою одежду, последняя приходила в негодность. Особенно тяжело обстояло дело с обувью. Если так дело пойдет дальше, то на момент побега он будет гол, что, безусловно, облегчит бег по кустам и воде, но доставит определенные трудности в попытках не замерзнуть, а потом, предстать в таком виде перед людьми — засмеют!

Но сначала надо было разобраться с Рагниром. Охвен понимал, что чем больше он будет сопротивляться ему — тем больше тот будет свирепеть и рано или поздно, увлекшись, забьет его до смерти. Поэтому, представая перед развлекающимися викингами, каждый раз Охвен пытался запомнить те движения, которыми пользовались лучше обученные военному ремеслу датчане. Оставаясь один в своем тюремном сарае, он старался повторять их, имитируя оружие в своих руках. Каждый поединок, даже если карелу давали для обороны деревянный меч, жердь или щит заканчивался одинаково: Охвен лежал на земле, размазывая кровь по лицу, а Рагнир, гордо удаляясь вместе со Слаем, бросал слово «раб». В этот момент карел старался поймать взгляд победителя, чтобы на долю мгновения тому улыбнуться. Так он надеялся, что викинг не будет считать себя героем. Охвен больше не повторял те слова, что он произнес при первой их встрече, но рассчитывал, что каждая его вымученная улыбка будет напоминать датчанину, что «Охвен — не раб, а Рагнир — не хозяин».

Все тело карела представляло собой сплошной синяк. Если где-то ушиб начинал заживать, то рядом незамедлительно возникал другой, свежий. Охвен, памятуя использование, как помощь от ссадин, подорожников, заготовил в свою берлогу этих растений впрок и каждый вечер, закончив с упражнениями, действенность которых испытывал на собственной шкуре, обкладывался подорожниками. Раз до самого последнего дня он не утратил способность двигаться, значит — это помогало. Так ему хотелось верить. В помощь маленьким лесным целителям он начал использовать лопухи — их должно было хватить на дольше. Очень жалел Охвен, что дома никогда не интересовался лесными травами. А также заморскими языками, шитьем одежды, воинскому умению вести поединок «один против всех».

Однако, со временем Охвен, по утрам представляясь пред своими истязателями, начал непроизвольно предугадывать удары и даже уходить от них. Рагнир в этих случаях мрачнел, объясняя случившееся лишь стечением обстоятельств и своей собственной нерасторопностью, и повторял движения раз за разом. Охвен получал прекрасную практику и находил для себя выход, имитируя потрясение от очень жесткого удара. Таким образом удавалось избежать очередного синяка. Но, конечно, не всегда: четыре руки всегда могут успеть сделать больше, чем две, к тому же соединенные между собой проклятой тяжелой цепью.

Кандалы донимали круглые сутки. Охвен не понимал, зачем их держат на нем постоянно. Не понимали этого и другие рабы, но проникались уважением к замученному карелу: хозяева ничего просто так не делают! Значит, этот парень очень опасен! Охвен, перед ночью разжигая костер, которому суждено было гореть до самого утра, в отчаянье пихал связывающую руки цепь на угли, раскаляя средние звенья чуть ли не докрасна. Потом опускал в стылую воду в кадушке, тупо слушая шипение быстро остывающего металла. Это стало своего рода ритуалом перед сном.

Чем ближе подступала зима, тем холоднее становились ночи. Охвен, натаскавший в сарай целую гору мха, заборол очевидные щели, даже изготовил моховые валики, которыми затыкал световые окна под крышей, оставляя только одно для дыма. От холодного камня он отгородился поленницей, сложив ее от пола до крыши. На ночь в очаге выкладывал стену огня, дававшую тепло только в двух направлениях. За ночь приходилось просыпаться не один и не два раза, чтобы добавить дров. Зимой этим доводилось заниматься гораздо чаще, порой, утром, он даже и не мог вспомнить, как выкладывал поленья в затихающее пламя.