Анджей Сапковский - Час презрения Страница 19

Цири отскочила от трусившей прямо на нее, пронзительно визжащей свиньи и налетела на клетку с курами. Ее толкнули, она наступила на что-то мягкое и мяукающее. Шарахнулась, чуть не угодив под копыта огромной вонючей, отвратной и ужасающе странной скотины, расталкивающей людей косматыми боками.

– Что это было? – ойкнула она, пытаясь удержаться на ногах. – А, Фабио?

– Верблюд. Не бойся!

– А я и не боюсь! Тоже мне! Подумаешь, вер-бульд!!!

Она с любопытством оглядывалась. Понаблюдала за работой низушков, на глазах у всех изготовлявших изящные бурдюки из козьей шкуры, повосхищалась прелестными куклами, которых предлагали на своем прилавке две полуэльфки. Долго рассматривала изделия из малахита и яшмы, выставленные на продажу угрюмым и все время бурчащим гномом. С интересом и знанием дела осмотрела мечи в мастерской оружейника. Остановилась около девушек, плетущих корзинки из ивы, и пришла к выводу, что нет ничего хуже такой работы.

«Трубодуй» перестал надрываться. Вероятнее всего, его прикончили.

– Чем так вкусно пахнет?

– Пончиками. – Фабио пощупал кошелек. – Хочешь попробовать один?

– Хочу попробовать два.

Продавец подал три пончика, принял пятак и сдал четыре медяка, один из которых переломил пополам. Цири, уже немного освоившаяся, с интересом наблюдала за операцией продавца, жадно поглощая первый пончик.

– Не отсюда ли, – спросила она, принимаясь за второй, – пошла поговорка «ломаного гроша не стоит»?

– Отсюда. – Фабио прикончил свой пончик. – Ведь монет меньше гроша не существует. А там, откуда ты родом, полугроши не в ходу?

– Нет. – Цири облизнула пальцы. – Там, откуда я родом, в ходу золотые дукаты. Кроме того, все это ломанье было бессмысленным и ненужным.

– Почему?

– Потому что я хочу съесть третий пончик.

Заполненные сливовым повидлом пончики подействовали как самый волшебный эликсир. У Цири поднялось настроение, и бурлящая народом площадь перестала ее пугать, изумлять и даже начала нравиться. Она больше не позволяла Фабио тащить себя, а сама потянула его в самую гущу, к тому месту, с которого кто-то произносил речь, забравшись на импровизированную трибуну из бочек. Оратором оказался престарелый толстяк. По бритой голове и коричневому балахону Цири признала в нем бродячего жреца. Ей уже встречались такие, время от времени они навещали храм Мелитэле в Элландере. Мать Нэннеке никогда не называла их иначе как «эти дурные фанатики».

– Един суть на свете закон! – рычал толстый жрец. – Божий закон! Вся природа подчинена этому закону, вся земля и все, что на сей земле произрастает! А чары и магия – противны сему закону. Проклятие чародеям, близок уже день гнева, когда огонь небес поразит их богомерзкий остров! Рухнут стены Локсии, Аретузы и Гарштанга, за коими собираются ныне эти безбожники, плетущие козни! Рухнут эти стены…

– И придется, мать их перемать, все заново возводить, – буркнул стоящий рядом с Цири подмастерье в одежде, умаруханной известью.

– Увещеваю вас, люди добрые и благочестивые, – не унимался жрец, – не верьте чародеям, не обращайтесь к ним за советами и с просьбами. Не позволяйте им соблазнять себя ни видом роскошным, ни речью гладкой, ибо истину говорю вам, чародеи оные есть аки гробы повапленные, снаружи прекрасные, изнутри же гнили и истлевших костей полные!

– Гляньте на него, – проговорила молодая женщина с корзинкой, полной моркови, – вот треплется! На магиков, вишь ты, лает, потому как завидует, вот и все.

– Точно, – поддакнул каменщик, – у самого, ишь, башка словно яйцо лысая, а брюхо аж до колен. А чародеи – вона какие красивые, не плешивеют, не брюхатят… А чародейки, ого, сама красотища…

– Ибо твои раскрасавицы души дьяволу запродали! – крикнул невысокий типчик с сапожным молотком за поясом.

– Глуп ты, подошва гнилая. Если б не добрые тетки с Аретузы, ты б давно с сумой по миру пошел! Им скажи спасибо, что есть чего жрать.

Фабио потянул Цири за рукав, и они снова нырнули в толпу, которая понесла их к центру площади. Послышался грохот бубна и громкие крики, призывающие к тишине. Толпа и не думала замолкать, но глашатаю с деревянного помоста это вовсе не мешало. У него был зычный, хорошо поставленный голос, и он умел им пользоваться.

– Возвещаю, – заорал он, развернув рулон пергамента, – что Гуго Ансбах, низушек по рождению, объявлен вне закона, ибо злоумышленникам-эльфам, кои «белками» именуются, в доме своем ночлег и приют доставил. То же самое Юстин Ингвар, кузнец, краснолюд по рождению, коий негодникам оным наконечники для стрел ковал. Сим на обоих поименованных бургграф поиск оглашает и ловить их наказывает. Кто их схватит, тому награда – пятьдесят крон наличными. А ежели кто даст им пропитание альбо укрытие, их сообщником почитаться будет и одинаковая кара ему, какая и им назначена. А ежели в ополье либо в селении схвачены будут, все ополье либо все селение расплачиваться будут…

– Энто кто ж, – раздался выкрик в толпе, – низушку схронение дал? По ихним фермам пущай шукают, а найдут, то всех их, нелюдев, в яму!

– Не в яму, на шибеницу!

Глашатай принялся читать дальнейшие объявления бургграфа и городского совета, но Цири потеряла к ним интерес. Она как раз намеревалась выбраться из толчеи, когда вдруг почувствовала на ягодице руку. Вовсе не случайную, нахальную и невероятно искусную.

Теснота, казалось бы, не позволяла обернуться, но Цири научилась в Каэр Морхене двигаться в местах, в которых двигаться невозможно. Она развернулась, вызвав некоторое замешательство окружающих. Стоявший у нее за спиной юный жрец с бритой головой усмехнулся нагловатой, отработанной ухмылкой. Ну и что, говорила эта ухмылка, что теперь? Чудненько покраснеешь и этим румянцем все окончится?

Видимо, жрец никогда не имел дела с ученицами Йеннифэр.

– Лапы прочь, ты, дубина лысая! – заорала Цири, бледнея от бешенства. – За свою задницу хватайся, ты… гроб повапленный!!!

Воспользовавшись тем, что зажатый в толпе жрец не мог пошевелиться, Цири собралась его пнуть, но помешал Фабио, спешно оттащивший ее подальше от священнослужителя и места происшествия. Видя, что она вся трясется от злости, он подсунул ей горсть посыпанных сахарной пудрой хрустиков, при виде которых Цири мгновенно забыла об инциденте. Они стояли около ларька, там, откуда был виден подиум с позорным столбом посредине. Однако преступника там не было, а сам подиум был увешан гирляндами цветов и служил ареной группе разряженных как попугаи бродячих музыкантов, изо всех сил рвущих струны гуслей и попискивающих на дудках и свистульках. Молодая черноволосая девушка в украшенном цехинами сердаке пела и плясала, потрясая тамбурином и весело притопывая маленькими туфельками: