На взлёт! (СИ) - Голотвина Ольга Владимировна Страница 19

Лихорадка, которую я сначала счел карой богов, оказалась спасением для меня. Лекарь поклялся своим добрым именем, что я не то что выйти из каюты – даже с кровати встать бы не мог. Кроме того, у меня после болезни вид был, как у покойника, которого зачем-то вырыли из могилы. Одного взгляда на меня было достаточно, чтобы понять: я не имею отношения к этой странной истории.

Допрашивали других – и выяснилось неприятнейшее обстоятельство. В ночь перед прибытием халфатийцев Джироламо Каракелли не ночевал в своей каюте. Негодяйка Фантарина Леони сдалась на его уговоры, но наотрез отказалась заниматься любовными играми на борту «Орла Эссеи». Она, мол, дала слово капитану, что на борту – ни-ни! А потому парочка спустилась за борт и уединилась в лесу. Часовой видел их, но не стал поднимать шума и выдавать любовников. Этот часовой, вынужденный во время следствия рассказать о своем недопустимом поведении, утверждал, что ни у женщины, ни у мужчины не было ничего в руках. То есть сундучок с борта они вынести не могли.

Кто-то высказал предположение, что преступник, подменивший сундучок, вообще не выносил сокровища с борта «Орла Эссеи», так и оставил их на корабле. Мой бедный «Орел» был обыскан самым тщательным образом, причем в поисках принимал участие я сам: кто знает корабль лучше капитана? Ничего не было найдено. А в Понто-Риччо, когда «Орел» приземлился, никто не покидал корабля без ведома Эпполито диль Саути, который понимал серьезность происходившего. То есть сундучок можно было вынести только во время злополучной стоянки у Хребта Пророка. Вельможи, которые вели следствие, склонялись к тому, что здесь не обошлось без колдовства.

Как, например, иначе объяснить пропажу сундучка из каюты Каракелли? Да, Джироламо не ночевал на борту, но у дверей стоял караульный небоход. Он клялся, что никто не входил в каюту, да и вообще никакие проходимцы по коридору не шлялись. (Халфатийский чародей выслушал это заявление и подтвердил: да, правда!) Окно было заперто изнутри, да к тому же оно слишком маленькое, чтобы в него пролез человек.

Не прошла мимо следствия и пропажа зеркальца. (Тогда-то мы с Каракелли и узнали, что оно волшебное.) Казалось бы, тут все ясно: вор прихватил улику, чтобы скрыть свое преступление. И все же – как он вошел и как вышел?

Леташ, убиравший каюту сеора Джироламо, подтвердил, что вечером зеркальце было на месте. Он с него еще пыль стер. Это помогло установить точное время похищения: ночь перед прибытием халфатийцев.

Но это было единственное, что выяснили точно. Ни сундучок с подарками, ни волшебное зеркальце не были найдены.

Халфатийцы сочли пропажу подарков недобрым знаком и отказались выдать царевну Гюльби за принца Массимо. Из-за этого кое-кто из придворных навлек на себя опалу и был удален от двора.

Сеор Джироламо Каракелли был обвинен в преступной небрежности. Он пустил в ход свои связи при дворе и отделался легко. Его всего лишь вышвырнули из гвардии и велели отправляться в родовой замок.

Фантарину Леони и часового, который скрыл ее безобразное поведение, приговорили к порке с правом замены штрафом. Женщина откупилась, часовой получил плети.

Сеор Эпполито диль Саути командует «Орлом Эссеи». Эта история не испортила его карьеры: следствие пришло к выводу, что он действовал разумно и достойно.

Был ли разыскан Лодовико Тоцци? Нашли ли труп Нуммо Нулло? Этого не знаю. Следствие велось в секрете.

Я вышел из этой истории чистым от подозрений. Но лихорадка так ударила по здоровью, что с небом пришлось проститься. На капитанской галерее меня сменил Эпполито, а я был назначен ректором Королевской небоходной академии.

Я зажил спокойной, размеренной жизнью: передавал свой опыт студиозусам и растил тебя, моя дорогая. Каким счастьем был для меня твой открывшийся магический дар! Я надеялся, что ты превзойдешь саму сеору Агвилью диль Кампороссо, величайшую из магов-погодников!

Помнишь день, когда в наш мирный дом приехали Джироламо и Зиберто Каракелли? Ни ты, ни я не предчувствовали беды. Я был удивлен: с Джироламо я не встречался после той истории с пропавшим сундучком, а история была не из тех, какие приятно вспомнить. И уж совсем изумило меня предложение породниться, сделанное сеором Джироламо. Я отказал ему учтиво, но твердо.

Джироламо расхохотался и сказал, что может уничтожить меня. Погубить доброе имя, ославить как преступника, отправить под суд, а затем – на каторгу или на виселицу.

Я решил, что он сошел с ума. Но Каракелли напомнил мне о зеркальце в золотой оправе, что когда-то висело у него над кроватью в каюте. Мы оба знали уже, что волшебная вещь должна была запечатлеть лицо преступника, взявшего сундучок.

Девочка моя, я многое перенес в жизни. Я сражался с пиратами, я дважды терпел крушение, в молодости трижды дрался на дуэли. Но ни разу я не был так потрясен и поражен, как в тот момент, когда проклятый Каракелли показал мне портрет в рамке из золотых цветочных лепестков. Это было мое лицо!

Я не мог произнести ни слова. А Каракелли объяснил, что нашел эту вещицу (так и сказал – «вещицу»!) в лавке захолустного торговца. К тому она попала случайно, торговец считал ее просто миниатюрой в дорогой рамке и не подозревал ни о каком волшебстве.

Клянусь честью, я понятия не имею, как зеркало могло запечатлеть мое лицо! Но если следствие начнется вновь, мне будет трудно – или даже невозможно – доказать свою невиновность. Тогда по мне видно было, что я перенес сильнейшую болезнь, с трудом стою на ногах. А сейчас могут сказать, что я подкупил лекаря – и он помог мне симулировать лихорадку.

Лита, я не собирался жертвовать тобой, чтобы выпутаться из этой ужасной истории. Джироламо и Зиберто дали мне сутки на размышление. Поэтому в тот вечер ты видела слезы на моих глазах. Я собирался наутро отказать сватам – и будь что будет!

Но твой смелый поступок спас нас обоих. Ты в ту же ночь бежала из дома – и спутала планы негодяев.

Каракелли и сейчас считают, что я на их стороне. Но ты можешь быть во мне уверена. Я буду тянуть время, сколько смогу. И пошлю людей в Альбинский Язык – узнать, как попал к губернатору этот подсвечник, через какие руки прошел. Может, потянется ниточка к настоящему преступнику. Если загадочная старуха сказала правду, то это Лодовико Тоцци. Хотя, конечно, есть вероятность, что эта история подстроена халфатийцами, чтобы расстроить свадьбу царевны Гюльби.

* * *

Небоходы молчали, слушая сеора Антонио. Но тут с места поднялся Райсул. Длинная тень халфатийца метнулась по стене.

– Нет, господин мой, – раздался гортанный голос. – Клянусь пророком Халфой, мы не срывали свадьбу дочери повелителя. Твоя история – моя история. Я был в том патруле. К седлу моего грифона по имени Ярый Мрак крепили сеть, чтобы увезти сундучок. Меня потом допрашивали в Иллии и в Халфате.

– Ничего себе... – охнул Бенц.

Анри деу Родьер переводил распахнутые глаза с одного говорившего на другого. На его собственной помолвке разворачивалась история, достойная стать сюжетом книги.

А халфатиец продолжал:

– Оммун, сын Валхана, командовал нами. Он не потребовал на борту корабля открыть сундучок и показать подарки. Он поверил в печать.

– Печать? – быстро переспросил сеор Антанио. – Печать была одна? Или три?

– Одна, – твердо ответил Райсул и продолжил рассказ: – Оммун был командир, Оммун должен был отвечать. Но отец Оммуна – первый советник повелителя. Как может быть виноват сын первого советника? Сказали, что командиром был я. Мой отец не советник, мой отец растит грифонов. Меня изгнали из патруля. Семья отказалась от меня, чтобы мой позор не пал на братьев. Я ушел за Хребет Пророка...

Он вновь уселся на скамью и мрачно уставился куда-то мимо сеора Антанио.

– Какое невероятное совпадение... – негромко сказал диль Фьорро. – Что ж, если это так, то у меня остается последняя надежда – разыскать Лодовико Тоцци.

– Но вы его не найдете, – сочувственно сказал Дик Бенц. – Разве что во владениях Гергены Гостеприимной.