Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии: Звёздные раны Страница 19

— Рожин, я тебе рожу набью! — он ещё пытался сгладить назревающий конфликт — явление в их отношениях небывалое. — Месторождение законсервировано, «Разряда» нет, не существует!

— Как же, а опытный образец? Действующий, промышленный образец? И Ленинская премия!

— Да это же действующая модель! Чистейший самопал!

— Ладно, только мне не рассказывай! — недружелюбно мотнул головой Рожин. — Но город-то стоит! За Полярным кругом!..

— Город продали, Миша…

Он ничего не услышал, поскольку не хотел, засмеялся зло: так он смеялся только над врагами…

— Невезучий бессребреник!.. Не надо передо мной выделываться, Насадный. Ты сколько раз академик? Поди, и со счёту сбился? А я посчитал! Тебя приняли в шесть европейских академий.

— Хорошо посчитал?..

Рожин не давал и слова вставить, выплёскивал всё, что накипело в его душе, причём валил всё в кучу, без разбора…

И не сказать, что делал это по пьянке, ибо выглядел совершенно трезвым…

— Мировая величина! А если бы ещё Запад вовремя услышал об открытии таймырского феномена? Что бы было? Нобелевская, разумеется!.. — перешёл на шёпот. — Ну, а если бы узнал о существовании «Разряда»? Технологии будущего?.. Живая икона! Молились бы на тебя!.. Нет, я всё тебе скажу, всё!

Столь внезапный прорыв сначала ошеломил Насадного, но затем, как это обычно случалось, вызвал холодное раздражение. Вообще следовало бы дать по физиономии и выгнать в шею, однако упоминание об астроблемах неожиданно толкнуло его к воспоминаниям. Он дождался паузы, когда старый сподвижник налил себе полный фужер шампанского и стал жадно пить — будто огонь заливал.

— Поедем искать родину человечества, — будто ничего не случилось, заявил академик. — На сборы тебе даю один день. Полетим самолётом, раз денег привалило…

— Я сказал — никуда больше не поеду! — отрезал бывший аспирант. — Мне надоело сидеть в твоей тени. У меня могла быть собственная судьба! Пусть не такая, как у тебя! Без геройских звёзд, памятников… Но своя! А я за тобой всю жизнь, как верный пёс… Это ты меня сделал таким!

— Рожин, а ты ведь земноводный! — непроизвольно вырвалось у Насадного. — Ты же летарий! Как я этого не замечал?..

Старый сподвижник насторожился.

— Что значит — летарий?

— Ты не обижайся, это не оскорбление. И не твоя вина…

— Нет, ты мне объясни, что такое — летарий? Или как там ещё?..

— Состояние души, — постарался уклониться он от прямого ответа.

Но Рожин не мог успокоиться и нарывался на скандал.

— И какое же у меня состояние души? Разумеется, оно на порядок ниже твоего? Так? И душа совсем пустая! Ещё и подлая, да? Столько добра сделал, облагодетельствовал, в люди вывел, а теперь приходится выслушивать претензии!.. Не так? Тогда скажи сам!

— Ты живёшь на свете первый раз, — проговорил Насадный. — Впрочем, может, я и ошибаюсь…

— Ну конечно, первый раз! — задиристо подхватил он, наливая себе шампанского. — А ты у нас — сорок первый! Поэтому такой гениальный, знаменитый… Да всё, что ты сделал, — дерьмо! Дерьмо, понял?! Потому что никому не нужно! Ты сам не нужен!

— Мы оба с тобой оказались не нужными.

— Не оба — я с тобой стал не нужен! Под твоей тенью!.. Из-за тебя мне не дают читать не то что курса — разовых лекций в университете! К студентам не подпускают!.. Стоит лишь назвать свою фамилию, как мне в ответ называют твою! А, сподвижник и полпред академика!..

— С чего ты завёлся, Рожин? — придвинувшись к нему, спросил Святослав Людвигович. — И почему именно сегодня? Я позвал тебя, чтобы устроить маленький праздник… Теперь можно ехать в экспедицию, вон какие деньги с неба упали! А ты взял и испортил праздник.

— Ты мне жизнь испортил, Насадный. Может быть, действительно единственную. Что-то я не верю в переселение душ…

— Тогда давай выпьем мировую? — предложил академик. — Стоит ли ссорится, если всё дело в том, что не дают читать лекции? К студентам не подпускают!.. Меня тоже не подпускают. Ну и что?

— Тебе-то ну и что!.. У меня жизнь кончается.

— Умирать собрался?

— Ага, сейчас! Не дождёшься!..

В этот момент Святослав Людвигович вспомнил, что это не первая их ссора. Была одна, правда, очень давно и возникла она из-за пустяка с точки зрения Насадного. На второй год, когда в Балганском кратере уже работала геологоразведочная экспедиция, на берегу реки откопали мамонтёнка. Залежи бурого угля были почти на поверхности, под метровым слоем мерзлоты, и его черпали для нужд посёлка обыкновенным экскаватором. Растепленный грунт превратился в грязь, потёк селью в реку и однажды утром экскаваторщик обнаружил ископаемый труп животного. Размером он был со среднего слона, разве что обросший густой жёлтой шерстью и абсолютно целый. Сообщили в Красноярское отделение Академии наук, потом в Москву отослали телеграмму, но прошла неделя, другая — нигде даже не почесались. А на Таймыре хоть и было всего пятнадцать тепла, хоть и завалили мамонта кусками льда с озера, закрыли брезентом от солнца, всё равно начался запашок. Ко всему прочему кто-то ночью ободрал всю шерсть с одного бока — она уже начала лезть сама. Потом вырубили огромный кусок из задней ноги — кому-то захотелось попробовать пищи первобытного человека. А ещё через неделю ископаемое чудо нашли собаки…

И видя это, уже навалились люди: это же заманчиво — иметь настоящую, «живую» кость в виде сувенира… Мамонта растаскали в один день, варили и пробовали мясо, вкусом напоминавшее падаль, однако пробовали, чтобы потом можно было сказать — а я вот ел мамонтину!

Спустя месяц после этого Насадный однажды застал Рожина за делом, в общем-то привычным для бывшего аспиранта: он вязал свитер. Это была его коронка — вязать во время раздумий, ожиданий или в дороге, к чему все давно привыкли. Тут же академик обратил внимание на очень знакомый цвет толстых шерстяных ниток. А в углу ещё стояло два мешка отмытой и прочесанной длинноволокнистой шерсти…

Старый сподвижник даже не отрицал, где взял столь необычный материал, и когда Насадный допёк его вопросом, зачем он это сделал, Рожин ответил определённо:

— У меня будет единственный в мире свитер из мамонтовой шерсти! Понимаешь? Ни у кого такого нет и вряд ли когда будет. Единственный — у меня! Даже у тебя не будет!

Тогда академик посчитал это за блажь, за простое желание иметь нечто эдакое, чего действительно нет в мире ни у кого.

И скоро простил…

Сейчас тоже следовало простить…

— Ну, так ты согласен на мировую? — спросил он, вспомнив, что оригинальным свитером Рожин попользовался недолго: жадная до древностей питерская моль сожрала его на второе лето…