Клыки Доброй Матери - Олли Бонс Страница 19

— Свободна! И куда пойдёшь? — спросила Тростинка, утирая глаза тонкими пальцами.

— Я потом решу, — сказала Нуру и, задетая насмешливыми взглядами, добавила:

— У меня есть друг, он должен за мной прийти.

— Что ж, он богат, твой друг, и не пожалеет золота, чтобы тебя выкупить?

— Нет, но он силён. Сильнее всех мужчин, сильнее кочевников!..

— Видно, недостаточно силён, раз ты здесь, — сказала Медок, и Шелковинка поглядела на неё с упрёком.

— Погадать тебе, Синие Глазки? — предложил Мараму и подтолкнул мешочек — там загремели кости.

— Моя мать говорит, все толкователи и видящие несут зло, их слова — ложь, а все, кто верит в пророчества, глупы и гневят Великого Гончара, — сказала Нуру. — Мне не нужны твои гадания!

Девушки шикнули на неё.

— Ты груба, сестрёнка, — упрекнула Звонкий Голосок. — Погадай мне, Мараму, погадай!

Он растянул завязки мешка, и Звонкий Голосок вытащила кость.

— Теперь ты, Мшума, — сказал музыкант.

Зверь бросил ловить жуков и сунул в мешочек обе лапы. Он старался, вылавливая кость, и его гибкий нос то опускался, то поднимался, обнажая жёлтый оскал. Наконец пакари достал фигурку и, зажимая в длинных когтях, медленно опустил на стол. Третью гадальщик достал сам.

— Спелый плод, — сказал он, раскладывая кости, — цветок и корзина. Твоя корзина будет полна, Звонкий Голосок. Тебя ждёт богатство.

Звонкий Голосок рассмеялась, хлопая в ладоши.

— Теперь мне! — наперебой закричали девушки. — Погадай мне, Мараму!

Мараму гадал, предрекая всем добро: удачу, красоту, золото. Иногда, улыбаясь, он поглядывал на Нуру, будто ждал, что она передумает. Тогда, отвернувшись, она посмотрела в сад, тёмный и невидимый сейчас. Великий Гончар уснул, и от дыхания его трепетали листья. Казалось, сотни жуков-келеле машут прозрачными крыльями.

— Ах! — вскрикнул кто-то.

— Ты всё подстроил, — гневно прозвенел голос Медка. — Дурная шутка!

Нуру обернулась: на столе лежали три чёрных кости. Тут же Медок смахнула их ладонью, и они раскатились со стуком. Гадальщик протянул руку, но Медок вырвалась и убежала. Девушки собрали кости.

— Как ты это сделал, Мараму? — со смехом спросила Звонкий Голосок. — Она заслужила!

Мараму, улыбаясь, покачал головой. Брови его хмурились.

— Хватит гаданий, — сказал он. — Идите.

Нуру встала первой.

Девушки шли, зевая и подталкивая друг друга, почёсывая встрёпанные головы. Одна за другой они скрылись за дверями комнат. Ушла, помахав рукой, Шелковинка, перед тем напомнив Нуру, где её комната. Нуру замешкалась на пороге, вглядываясь в темноту. Сильно пахло цветами.

Что-то заскребло по стене, будто крупный зверь царапал когтями, и звякнула миска.

— Кто здесь? — спросила Нуру.

Она ждала — всё было тихо. Тогда она сделала шаг, и гладкая подошва сандалии заскользила. Не удержавшись, Нуру упала. Она едва успела выставить руки.

Цветочный запах стал теперь понятен: кто-то пролил у порога масло, оставленное ею в комнате. Нуру хорошо помнила, как закупорила кувшин и проверила — дважды! — надёжно ли. Это была ценная вещь, прежде у неё не было таких вещей, и этот долг предстояло отдать. Теперь долг вырос.

На глазах Нуру выступили слёзы. Кое-как она доползла до постели, торопясь, сорвала сандалии и упала вниз лицом, как была, в новом платье. Нащупав клыки, спрятанные в изголовье, она сжала их в кулаке и негромко воскликнула:

— Глупый каменный человек! Где ты теперь, как ты мог оставить меня?

Так, в слезах, она и уснула.

Глава 5. Зверь

Время людское быстротечно.

Я знал, что уходят и реки, и поселения. Разве не был я здесь, когда иссякла Вануи, давшая жизнь моему народу? Тогда мы умели принимать это легче: всё уйдёт. Всё уйдёт, ничто не останется прежним. Что-то новое несёт река, берега меняются, другие птицы поют над ними, другие люди смеются, любят и пропадают без следа, но сердце этого мира, жизнь, — жизнь неизменна.

Может, мы были гибче? Может, теперь я зачерствел, но Наккива стояла так долго. Я не хотел верить, что могла уйти и она.

Лучше бы я спал в ущелье, спал и видел мир таким, каким он был прежде! Земли, где места всем вдоволь, а оттого редко вспыхивает вражда. Земли, где мой народ бродит свободно, даруя радость и утешение. Каждый дом был нашим домом, в первых каменных городах и под крышами из тростника нам равно были рады, о наших советах молили и с ними не спорили. И вот дитя, едва рождённое на свет, перечит мне. И вот одного из моего народа тащат на телегу верёвками, чтобы продать.

Мне бы не видеть Наккиву такой. Как вышло, что братья и сёстры её не сохранили, и где они, братья и сёстры?

— Полегче, полегче! Он тяжёл — ось не выдержит, и теперь у нас только один бык. Может, припрячем его и вернёмся с другой телегой?

— Я оттого удачлив, мальчишка, что никому не верю и не полагаюсь на случай. Уедем без груза, а ты убьёшь меня по пути и один будешь знать, где он спрятан.

— Да что ты, Хепури, я бы никогда…

— Ты продал сестру, а перед тем дал понять, что тебя бы и смерть её не тронула.

— Она опозорила семью!

— Пришлось бы вернуть коз и серебро, вот что тебя тревожило, Ндани. Если на это ты готов ради серебра, ты ещё не то сделаешь за золото. Потому едем сейчас, вдвоём: мне не справиться без тебя, а тебе — без меня.

Двое спорили, будто визжали пилы, и от их голосов рождалась боль.

Я вспомнил о берегах Мау, тенистых и диких, где в неглубокой воде бродили алые птицы и кричали, вытягивая длинные шеи: «Рауру! Рауру!» Они ловили рыб, и ходунки набегали в надежде стащить упавшее и бежали прочь, хлопая крыльями. И вай-вай, красные антилопы, без страха приходили на водопой, и пока пили, на их рогах, увитых зелёной лозой, распускались цветы.

Я вспомнил, как кричали деревья, ломаясь под топором. Вспомнил, как алые рауру бились, пойманные за шею петлями оттого, что перья их красивы. Великий Гончар взял белую глину с берегов Нокори, и на эту землю пришли младшие дети и принесли с собой жадность, злобу и страх.

Как всякие твари, они хотели кормиться и вить гнёзда, но им всегда было мало. Они плели хижины больше, чем нужно, чтобы вырастить потомство, и убивали для забавы — воистину дети, которым отпущено слишком мало, чтобы успеть набраться ума. Мы наставляли их, и они слушали, но потом уходили. Рождались новые, готовые отринуть заветы отцов, и всегда было кого учить, хотя поучать их — что лить воду в песок. Великий